Ведьма

Разбудил меня телефон. Трезвонил он резко, громко, но мне показалось, что в этот раз он делал это как-то весело. Я поднялся, взял трубку.

- Да, третий.
- Пора, красавица, проснись! Быстренько - мойдодыр, завтрак, да и меня неплохо было бы сменить!
- Понял, просыпаюсь.

Все было совсем другим, не таким как вчера и тем более, не таким как ночью! Настроение просто замечательное! Судно приятно дрожало и чуток, почти незаметно покачивалось. На переборке было большое и какое-то нарядное пятно солнечного света. Оно медленно двигалось, то касаясь краем выключателя, то отходя от него.

- Это рулевой рыскает на руле, - подумал я и нырнул в душ.

На завтрак была вечно-любимая мной яичница с колбасой, и это добавило еще одну нотку в тот хор, который пел у меня в душе. Буфетчица, поставив передо мной мою тарелку, улыбнулась в ответ на мое «доброутро» и, обдав чуть уловимым ароматом каких-то духов, нырнула к себе в буфет. Народа в кают-компании было мало. Я был уже готов встать из-за стола, когда в кают-компанию вошли капитан и человек, которого я еще не встречал. Он сел рядом с капитаном и я понял, что это – комиссар.

Ровно без десяти восемь я взлетел наверх и вошел на мостик через штурманскую. Чиф склонился над картой и, обернувшись, улыбнулся в ответ на мое приветствие.

- Похвально, похвально! Как по букварю – на вахту за десять минут.
- А то, - подумал я, - чай плавали уже на практиках, знаем службу!

Вошел в рулевую. На руле стоял матрос - артельщик. Это тоже не случайно. Дело в том, что артельщик будит в шесть утра повара и пекаря (чем вызывает массу подколок и подтруниваний у команды), выдает им продукты и помогает в переносе тяжестей и рубке мяса. Да и вообще, хороший тандем повар-артельщик – это залог отличного питания экипажа.

Поздоровался с ним. Подошел к лобовому иллюминатору. Впереди было чисто. Горизонт как будто по линейке прочерчен - яркий и четкий. Слева чуть синели берега. Ветра практически не было, вода была зеленая, гладкая, какая-то густо-маслянистая на вид и играла бликами от недавно вставшего солнышка.

- А авторулевой что, не работает? – спросил я у входящего старпома.
- Работает, почему нет? А во льдах тоже на автомате ходить будем? Нужно натренировать за переход рулевых, чтобы потом не пришлось за голову хвататься. Правильно? – спросил он рулевого, подмигнув ему.
- Наверное, правильно, а меня-то зачем, я ведь не первый день в море?
- Ничего, все так все! Потерпи! Только на пользу пойдет!

Минут пять я стоял, с удовольствием глядя на эту мирную гладь, на палубу, заставленную старой техникой, идущей видимо с капремонта «на материке», как говорят северяне. Пришел мой матрос и стоя рядом с рулевым, тихо говорил ему что-то.

- Ну что, пойдем вахту принимать? – сказал Чиф.

Курс проложен аккуратной линией вдоль берега через всю карту. До середины линии через равные промежутки на ней и чуть сбоку стоят кружки – это наши точки. Работа штурмана на ходовой вахте – это постоянное наблюдение за горизонтом и постоянное определение местоположения судна всеми доступными ему способами. Это и пеленга на мысы и маяки, расстояния до мысов и островов, измеренные радаром, а в открытом море место определяется по звездочкам, солнышку, по радионавигационным системам. Спутниковой навигации в те времена еще не было. А когда нет ничего, небо затянуто тучами, остается только один способ не потерять место – счисление. Это означает, что место ставится на прочерченной линии курса по скорости и времени. Как только истинное место определится, счислимое корректируется. Так и проходит на ходу вахта за вахтой в заботах об определении своего места.

После завтрака на мост поднялся капитан, а еще минут через десять – комиссар. Перебрасываясь редкими фразами о чем-то, они смотрели вперед. Это еще одна традиция – все на мосту, зачем бы они ни пришли, должны смотреть вперед, если не занимаются чем-то определенным. Таким образом, даже за разговорами не просмотришь опасность – судно или еще что, а в море всякое встречается и особенно у берегов! Бревна, бочки какие-то, лодки полузатопленные. Если прозевать, можно налететь на что-нибудь. Конечно же, усиленные ледовый пояс не пробьешь, но все же…

Кстати, насчет посетителей… На ходовой мостик на ходу никто не имеет права прийти «просто так». Только капитану штурманам, радистам, вахтенным матросам, а еще – стармеху и комиссару позволено подниматься на мостик. Условие одно – не отвлекать ни штурмана ни матроса.

- Журнал за вчерашний день уже заполнили? Спросил капитан.
- Нет, не заполнял еще.
- А старпом?
- Сейчас гляну, - ответил я и пошел в штурманскую. Журнал не заполняли ни второй, ни старпом.

Судовой журнал – это самый главный документ на борту любого судна, потому что в нем отражается вся жизнь судна. На ходу пишутся все курсы, повороты, приходы и отходы, режимы движения, погода и еще многое другое, что позволит потом, если нужно, восстановить все действия судна и проложить на карте его путь. На стоянках тоже пишется все что происходит – все операции, подходы танкеров и барж и вообще все жизненно важные моменты. При необходимости в нем регистрируется рождение человека или его смерть, даже брак может быть зарегистрирован в судовом журнале и он будет признан Законом, потому что капитан является чрезвычайным и полномочным представителем своего Правительства на борту судна! Потом, на берегу, официальная выписка из судового журнала меняется на официальный документ.

Именно из-за этой своей важности, заполнение журнала – довольно непростая процедура, сильно регламентированная разными документами и довольно нудная! Именно поэтому капитаны постоянно ругают штурманов за неаккуратность и неточность заполнения журнала, а проверяющие капитаны-наставники добавляют свою лепту в виде пунктов в актах проверок! Существует множество анекдотов «местного значения» насчет записей в судовой журнал. Например, такой : У капитана и второго не сложились отношения. Как-то раз второй поднялся на мостик с легким запахом спиртного. Капитан не преминул тут же занести в журнал запись : «Такое-то число, такое-то время, второй помощник поднялся на мостик нетрезвым». На следующий день появилась запись второго помощника : «Такое-то число, такое-то время. Пятые сутки перехода. Капитан поднялся на мостик трезвый». Конечно же, это анекдоты, но… в каждой шутке есть доля шутки !

Моя первая ходовая вахта прошла спокойно, без особых всплесков, как и положено, Встречных судов почти не было. Ревизор пришел во время и, сдав вахту, я с удовольствием пошел вниз. Обед был просто потрясающий! Вкуснейший борщ со сметаной, огромная котлета с пюре и, конечно же, традиционный флотский компот.

- Жизнь явно удалась, - подумал я, входя в каюту после обеда с намерением воплотить в жизнь давнишнюю морскую традицию – «адмиральский час». Почему адмиральский? Ответ на этот вопрос дал Станюкович - после обеда «беспокойный» адмирал всегда часик отдыхал и в это время все старались делать то же самое, потому как бодрствуя, он замучивал экипажи своими причудами с учениями и тренировками. Уютно устроившись на диване, почти сразу задремал.

Неприятный, резкий звук авральных звонков громкого боя в коридоре буквально смел меня с дивана. Когда звук прекратился, в динамике трансляции раздался голос Чифа :

- Учебная общесудовая тревога. Судно к борьбе за живучесть изготовить.

И опять этот звук. Я кинулся к своей карточке, несколько секунд смотрел на нее и, достав из подкроватного ящика спасательный жилет, полетел на мостик, где было мое место по этой тревоге.

Старпом и капитан спустились вниз. Минут через пять поднимается старпом и включив трансляцию, объявляет: «Отбой тревоги, аварийный инвентарь разнести по штатным местам». Довольный столь быстрой развязкой, иду в каюту, прячу жилет и снова устраиваюсь на диване.

На этот раз я не успел задремать. Вновь меня сорвало с дивана этим ужасным звуком. Опять лечу с жилетом на мостик. Все повторяется с тем же результатом. Опять отбой, опять все по местам, диван – звонок…

На третий раз проиграли учения по борьбе с пожаром. Я записывал доклады аварийной партии. Затем старпом три длинных и за борт летит деревянный ящик с куском красной тряпки. Тревога «Человек за бортом». Капитан поворачивается ко мне. - Давай, Третий, действуй!

Это было настолько неожиданно, что на долю секунды я растерялся, а потом все-таки сработало то, чему меня учили в училище и что отрабатывалось на практиках.

- Тааак, - мгновенно успокоившись, соображаю - ящик сбросили с правого борта…
- Право на борт, сообщать курс через десять градусов, - даю команду рулевому.
- Десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, - считаю я про себя, - всё, шестьдесят!
- Лево на борт, командую я рулевому, - ложиться на обратный курс.
- Есть, на обратный курс, докладывает рулевой.

Теперь все замерли в ожидании - выйду я на упавшего за борт или нет…

- Вижу человека за бортом, пять градусов справа,- минут через пять кричит матрос - наблюдатель на правом крыле и вскоре ящик проплывает метрах в двадцати от нас. Если бы это был действительно человек, мы бы успели к этому моменту остановить судно и, спустив шлюпку, поднять его на борт.
- Неплохо, Третий, возвращайтесь на курс, - громко сказал капитан и в ушах моих это звучит как овация! - Командуй отбой, Чиф, - говорит капитан и уходит с моста.

Потом, в столовой экипажа был грозный разнос – разбор учений. Все было плохо. Собирались плохо, по трапам ползали, а не летали… Много еще чего говорилось, но главное – тревоги теперь будут каждый день, пока не отработаем все как следует.

Добрался, наконец, до дивана, но спать уже не хотелось. Полистал журналы, стоящие на полке и пошел на мостик. Там уже был старпом – принимал вахту у второго.

- Третий, хорошо, что пришел. Посмотри вперед, я сейчас быстренько заполню журнал и ты тоже запишешь, а после ужина второй и ты запишете ходовую и нагоним журнальчик.

Это «быстренько» закончилось как раз к моей вечерней вахте, в 19.30 - только чайку попить и на мост!

Ровно в 20.30 я понял, почему моя вахта с 20.00 до 24.00 называется на флоте «пионерской». Позвонили из столовой команды и попросили объявить, что через пять минут начнется демонстрация кинофильма «Кавказская пленница». Я включил трансляцию и сделал объявление.

- Пионеры на вечерний сеанс не допускаются, - добавил рулевой со вздохом!

Да, именно в этом и состоит большой минус вахты третьих помощника и механика – все фильмы, вечеринки, да и вообще, вся неофициальная жизнь на судне происходит во время этой вахты! В те времена видео еще не было и поэтому судно, выходя в рейс, получало обычно штук двадцать тяжелых коробок с фильмами, которые и крутились по очереди на стареньком кинопроекторе каждый вечер. В портах менялись фильмами на вечер с соседними судами и далеко не всегда это были только советские суда.

День за днем наше судно шло на север. Мы прошли пролив Лаперуза, пересекли Четвертый Курильский пролив между островами. Камчатка встречала нас неласково. Уже на подходе погода начала портиться. Небо стало тяжелым, в рваных темных тучах, несущихся нам навстречу. Ветер крепчал все больше. Матрос, вернувшийся с анемометром с верхнего мостика с ошалелым от сумасшедшего ветра видом, подал мне его. Ветер был семнадцать метров в секунду - восемь баллов. Вода покрылась пеной, волны на глазах становились все круче и круче и неслись нам навстречу. Судно начало время от времени как будто натыкаться на препятствие, зарываясь носом в воду, поднимая огромный веер брызг. Качка становилась все более резкой. Нос судна то взлетал высоко, то зарывался глубоко в воду, черпая воду, которая белой пенной волной летела по палубе, водопадом падая с бака. Старпом поднялся на мостик.

- Ну что, Третий, портим погодку, да?
- Да я чего, я ничего, оно само так выходит, я не этого хотел, - подыгрываю я.
- Ладно, высеку-прощу!

Взяв микрофон, Чиф включил циркуляр.

- «Внимание, боцману проверить и обтянуть крепление люковых закрытий и палубного груза, судно к плаванию в штормовых условиях изготовить. Экипажу закрепить имущество по заведованию и задраить все иллюминаторы на глухари. Водонепроницаемые двери по главной палубе задраить. Выход на главную палубу запрещен. О готовности доложить на мостик, - разнеслось в динамиках по всем уголкам и помещениям судна.

Дверь в штурманскую открылась и вошел радист с факсимильной метеокартой в руках.

- Свеженькая, с пылу, с жару, налетайте, господа, - бодрым голосов зазывалы пропел он.

Мы со старпомом склонились над мокрым еще листом электрохимической бумаги. Судя по картинке, нам предстоял довольно серьезный шторм – Тропический циклон, промчавшись над Японией и Курилами, догонял нас и подходил уже к Камчатке с утроенной силой.

На мост поднялся капитан. Я вышел из штурманской. Старпом закончил писать журнал и спустился вниз. Мастер долго колдовал над картой, смотрел на прогноз, а потом вошел в рулевую, молча постоял минут десять, глядя в лобовой иллюминатор, и вышел.

Шторм крепчал. Мы шли не очень далеко от берега, милях в десяти, но ветер был с океанской стороны и поэтому волна шла крутая, достигая уже высоты метров пять-шесть. Судно, продолжая зарываться носом, теперь уже раскачивалось, кренясь на оба борта довольно внушительно. Я стоял, расклинившись между радаром и пультом, наваливаясь на них то левым, то правым боком и напряженно вглядывался во мглу впереди через штормовой дворник, представляющий из себя мотор с круглым стеклом диаметром с полметра. Стекло быстро крутилось и вода, стекая с него от вращения, делала его прозрачным в отличие от остальных иллюминаторов, мутных от брызг и морской соли.

Ставя точку, я бегал от радара к карте, цепляясь за все подряд, потому что устоять на ногах, не держась ни за что, было невозможно. К концу вахты крен на оба борта достигал уже пятнадцати градусов. Качка стала стремительной, вызывающей ощущение, которое бывает на качелях, когда летишь вниз… Скорость резко упала. Вместо тех пятнадцати узлов, которыми мы шли по спокойной воде, сейчас мы делали от силы девять, да и то, удары о волну становились все сильнее. Судно трясло как машину на плохой дороге… К концу моей вахты на мост опять поднялся Мастер и минут пятнадцать стоял, глядя вперед.

- Дайте команду в машину, пусть сбавят оборотов пятнадцать. Народ пообедает и опять добавим, если погода позволит.

Ход упал до семи узлов, но действительно, качка стала менее стремительная и крен не более десяти- двенадцати градусов.

Сменившись, спустился в каюту. На палубе валялись книги, пепельница. Быстренько помыл руки и - в кают-компанию. На качке у меня просыпался просто зверский аппетит, хотя… если быть честным, и без нее никогда его отсутствием не страдал!

В кают-компании кроме меня и третьего механика уже никого не было. Буфетчица полила из графина скатерть. Борта были подняты. Вообще, это просто гениальное изобретение – устройство столов на судах! В разные времена что только ни придумывали моряки, чтобы можно было нормально приготовить и потом – съесть пищу во время сильной качки. Все ухищрения свелись к тому, что на камбузных плитах стали делать легко собираемые решетки из толстых металлических деталей, способные при любом крене удерживать на месте кастрюли емкостью до пятидесяти литров.

На столах в столовой и кают-компании стали делать бортики высотой 3 – 4 сантиметра, которые в нормальных условиях опускаются, а в штормовых – поднимаются и фиксируются. Кроме этого, на столы стелятся плотные льняные скатерти, которые в шторм поливаются водой. Мокрые, они и сами не скользят и все, что на столе лежит, также не скользит. Остается только наливать в супницы, тарелки и стаканы так, чтобы при крене не переливалось через край.

Из буфета выплыла буфетчица. Не знаю, то ли это качка так заставляла ее делать, то ли что другое, но бедра ее с ужасно сексуальным маленьким кружевным передником на довольно короткой юбке, совершали внушительные колебания. Ставя супницу с синими якорьками передо мной , она выгнулась с грациозным движением кошки, приглашая меня совершить экскурсию взглядом в вырез ее кофточки. Как истинный джентльмен, я не мог отказать даме и с удовольствием проделал это увлекательное путешествие. Судя по ее ослепительной улыбке, она явно была довольна результатами своего натиска.

- Эх, Лидка, Лидка! Не бывать тебе приличной старушкой, – заметил третий механик, высокий и худой мужчина лет тридцати, внимательно наблюдавший за соседним столом за нашим с ней безмолвным диалогом.

- Это почему же, АнтольБорисыч? – игривым тоном спросила она.
- А не доживешь!
- Так я же молодая, здоровая и годная без ограничений – в санпаспорте моем об этом с подробностями разными сказано. Могу принести, показать. С чего ж мне не дожить-то, а?
- Так прибьет кто-нибудь за кокетство и глазки твои шаловливые.
- Да ладно, так уж и шаловливые, - засмеялась она, протянула к нему свои руки и пошевелив пальчиками, в очередной раз качнула бедрами и скрылась в буфете. Вскоре оттуда стали доноситься звуки льющейся воды и стук тарелок.
- Ну, парень, держись! Лидка явно в атаку собралась, - сказал он мне со смехом.
- А что, больше не на кого в атаки ходить?
- Да почему же не на кого, есть! Но она ведь такая, всё сама выбирает! - тут он приложил палец к губам и глазами указал на буфет. На полированной деревянной панели, как в зеркале, было видно, что она подошла к двери и стоит, прислушиваясь. В буфете зазвенел телефон.
- Да, я. Все поели, все убрано, - сообщила она.
- Сейчас обороты добавят. Вздремнем мы мы с тобой, пожалуй, - с грустной улыбкой заметил третий механик.

Уже поднимаясь в каюту, почувствовал, что судно начало по-другому дрожать и качка явно усиливалась. Идти теперь можно было, только держась за поручень, идущий вдоль всех коридоров. Открыв дверь, не удержал ее на большом крене и она с силой хлопнула по ограничителю, а я влетел в каюту, ища на лету за что зацепиться, чтобы не врезаться в стол. Сделать это я не успел, потому что судно стало стремительно переваливаться в другую сторону. Схватившись за прикрепленный к палубе диван, я с трудом подтянул себя к нему. В коридоре что-то загрохотало. Через минуту зазвонил телефон. Звонил Чиф.

- Алексей, поднимись на мост, я схожу в каюту. У меня сейф оторвался и громит все на свете.

Подняться на мост было не так уж и просто. Влипая то в одно переборку, то в другую, кое-как поднялся. Чиф тут же пошел вниз, а я вошел в рулевую. Мне показалось, что кренясь, судно чуть ли не черпает воду крыльями. Кренометр показывал крен до двадцати градусов. Волна была очень большая. Она накатывала на судно, не успевающее взбираться по ней и широкой пенной рекой катилась по палубе, испытывая на прочность все на своем пути.

Размахи качки были такие стремительные, что руки устали уже держаться за поручень и нужно было как-то приспосабливаться. Я нашел местечко между радаром и пультом и расклиниться в нем. Старпома не было около часа. Когда он появился, от него несло тошнотворным запахом ацетона. Вообще-то, я всегда любил этот запах, но сейчас, на качке он был прост о отвратителен и сильно мешал жить!

- Вот, Третий, - обратился ко мне Чиф с назидательным видом, - задумаешь ежели красочки домой налить баночку – сразу же и уноси, потому как если забудешь про нее - она сама тебе о себе напомнит! А иногда еще и не без помощи оторвавшегося сейфа.

В коридоре невыносимо пахло краской. От нее некуда было деваться. Ад должен пахнуть ацетоном, подумал я, чувствуя как противное ощущение все больше и больше прорастает во мне зарождающейся тошнотой. Быстрее, на воздух! Накинув телогрейку, вышел на шлюпочную палубу. Ветер там был резкий, насыщенный водяной пылью и я решил спуститься еще на палубу ниже. Там, у кормовой переборки, была небольшая площадка, куда ветер не добирался. Вдыхая прохладный воздух полной грудью, я потихоньку справился с тошнотой. Постепенно она перешла в небольшую тяжесть в голове, но это было вполне терпимо.

Качка продолжалась больше суток. Спать было почти невозможно. В кровати постоянное переваливание с бока на бок, на диване – с головы на ноги. Забываешься на полчасика и снова просыпаешься. В кают-компании все невеселые, в столовой не крутят кино. Народ молчаливый, какой-то серый. Меню самое простое.

Проснувшись утром, я сразу понял – все изменилось. На переборке играли солнечные блики! Да и сама качка была уже не такая стремительная. Судно медленно, как бы нехотя переваливалось с борта на борт. Настроение весенне-замечательное! Жизнь налаживается! Быстро привожу себя в порядок и скатываюсь по трапу к кают-компании. Там, за залитыми веселым солнцем столами, сидят уже все кроме вахты. Как и я, все пришли на пять минут раньше. Буфетчица, вся такая воздушная в ярком цветастом платье, разносит жареную колбасу – еще одно блюдо, которым меня можно подкупать! Ну, просто все одно к одному и жизнь снова прекрасна и удивительна!

И вновь закипела жизнь на судне! Матросы во главе с боцманом выползли на палубу и осматривали все, выискивая повреждения и подтягивая хорошо поработавшие крепления. Палуба была начисто отмыта от стояночной грязи и нарядно сверкала зеленью.

Яркое солнце с легким ветерком быстро высушили палубы и надстройку и все на судне покрылось слоем кристаллов соли. Ее можно было бы собирать каким-нибудь скребком, если бы это пришло кому-нибудь в голову, однако этого не случалось. Единственный человек, которому было дело до соли – боцман, Степаныч. Они с солью враги. Дело в том, что по соленой поверхности нельзя красить, краска облезет тонкой пленкой, едва успев высохнуть. Вот и приходится боцману следить за тем, чтобы все, что будет краситься, сначала промылось водой и по возможности горячей.

Покраска. Кроме вахт на мосту, это основная работа палубной команды в море. Целыми днями ревут турбинки или, как их еще называют, «шарошки» - пневматические машинки для обивки ржавчины и окалины. Обычно самые опытные матросы обивают ими ржавчину и старую краску с палуб и переборок. На нашем судне это было «фирменное» занятие «Тимохи» - колоритнейшей фигуры, каких на сегодняшнем флоте уже, пожалуй, и не встретишь.

Длинный, худой, вечно озабоченный чем-то, он был одновременно и уважаемым человеком и объектом постоянных нападок судовых юмористов. Возраст его знал только я, потому что паспорта всех членов экипажа были у меня. Сгорбившись, с черным от вечного загара лицом, испещренным идущими в разные стороны морщинами, он как-то боком быстро передвигался в нужном ему направлении и смотрел на мир почти бессмысленными, маленькими белесыми глазками.

Тимоха с ранней юности, еще с военных времен работал кочегаром на судах с котлами, работающими на угле. Иногда, после пропущенной чарки, он разражался рассказами о том, как они принимали суда в Штатах и перегоняли их во Владивосток. Его речь, при нормальных-то условиях малопонятная, в такие минуты была скорострельна и почти без каких-либо интонаций, но моряки не обращали на это внимание, пытаясь выудить из этого потока звуков смысл, а выуживать было что!

Сначала мне трудно было понять, кто и зачем держал его на судне, но вскоре я понял, что главный и совершенно непререкаемый его талант состоял в работе с турбинкой! Это был настоящий спектакль! Обычно скрюченный и как бы стремившийся минимизировать свое тело, он распрямлялся, расправлял плечи, поднимал голову и гордо шагал к месту своего действия, неся турбинку, которая всегда хранилась в его рундуке и подушку, сшитую из телогрейки и набитую непонятно чем.

Вид его в рабочей униформе был достоен кисти «Передвижников»! На голове – невероятного цвета и вида драная шапка почти без меха, сверкающая черными залысинами. Мы подозревали, что она с ним путешествует с судна на судно со времен войны. На плечах - новенькая телогрейка с аккуратно пришитыми белой капроновой нитью брезентовыми заплатами на локтях, подпоясанная линем с висящей на нем мятой фляжкой. Эта фляжка была предметом особых подначек, потому что он никогда и никому не давал хлебнуть из нее и ужасно злился, если его просили об этом или интересовались, что в ней. На ногах – тяжелые, не меньше, чем сорок пятого размера, низко подвернутые кирзовые сапоги, из которых виднелись портянки, сделанные из старого одеяла.

Главной деталью Тимохиного рабочего туалета были шорты. Они были сделаны из широченных стеганых ватных штанов, какие в те времена выдавали на зиму вахтенным матросам. Обрезав по колено, он никогда не подшивал их снизу и оттуда, словно меховая оторочка, клоками торчала серая вата. Давно знающие его люди утверждали, что в таком виде он работает и в Арктике и в тропиках.

Тимоха страшно волновался перед выходом на работу с турбинкой, нервничал и становился раздражительным и не дай Бог, чтобы к тому моменту, как Тимоха прибудет к своему рабочему участку, туда не будет проброшен воздушный шланг и в системе не будет сжатого воздуха. Тогда нет ни одной должности на судне, которую он, обычно тихий и беззлобный, не пронес бы самым отборным матом с описанием всей возможной родословной поминаемого. Больше всех доставалось в этом случае, боцману и старпому.

Когда все неурядицы и препятствия преодолевались, начинался ад для всех и особенно для тех, кто был с ночной вахты. Его турбинка ревела и ревела, не умолкая ни на минуту в течение всего рабочего дня. В надстройке, как в металлической бочке, стоял непереносимый грохот. Стоя на коленях на своей подушке , ни разу не уходя с этого места, метр за метром передвигался он, оставляя за собой очищенные до белого металла участки.

Закончив, он отсоединял турбинку и, стряхнув с подушки окалину, шел в каюту, долго мылся в душе и появлялся, наконец, в столовой, где народ уже поужинал и в ожидании начала фильма коротал время за шахматами, домино или просто за трепом на разные темы.

С появлением Тимохи все оживлялись, ожидая начала очередного спектакля. Дневальная выносила ему тарелку и полную супницу густого, почти кипящего борща. Медленно, степенно он съедал весь, наливаемый обычно на четверых борщ, не забывая при этом намазывать толстенным слоем злющей горчицы большие ломти свежего хлеба. Дневальная, все это время сидевшая напротив, вставала и выносила из буфета второе – штук пять котлет на тарелке с горой гарнира. Все это съедалось точно так же степенно и неотвратимо. Затем следовал стакан компота. Он его обычно не допивал и, оглядев зрителей, отодвигал стакан с видом вполне довольного жизнью человека, для которого этот компот - уже лишнее. Этот жест обычно вызывал бурю восторгов и аплодисменты.

Через какое-то время я узнал, что лет десять назад Тимоха на севере, во время выгрузки в каком-то порту, получил травму. Его сильно стукнуло крановым гаком (крюком) по голове. Учитывая, что гак на портальном кране весит более ста килограмм, можно себе представить ту травму. После этого он и стал таким, каким я его и узнал. Сначала его хотели списать с флота, но какой-то капитан пожалел его и взял на судно. Там, постепенно, выявился его талант и с тех пор вопрос о его списании больше не стоял. Он переходил с судна на судно, подолгу задерживаясь на каждом, честно работая и служа объектом беззлобного подшучивания, никогда не обижаясь и не проявляя агрессии по этому поводу.

Сменившись с вечерней вахты, я заполнил журнал и собрался было спуститься в каюту, как в штурманской раздался звонок. Чиф взял трубку и сразу протянул ее мне .

- Это тебя.
- Да, Третий, - ответил я.
- Третий, хочешь чайку с вареньем попить? - раздался в трубке голос тоже сменившегося третьего механика.
- Да можно, почему бы и нет, - ответил я, несколько удивленный этим приглашением.
- Тогда спускайся в кают-компанию.
- ОК, в каюту зайду и минут через пять буду.

В кают-компании был полумрак. Маленький шахматный столик у дивана был освещен небольшим светильником. На столе стояли два стакана в подстаканниках, заварной чайничек, вазочка с каким-то вареньем и блюдце с печеньем. Третий механик уселся на стуле, я сел напротив, на диване.

- По поводу чего интим? – с удивлением поинтересовался я.
- Ты знаешь, я человек мягкий, не могу отказывать людям… Поставь себя на мое место…
- Не понял я что-то. Давай сначала и чуточек поконкретнее, а?

Он не успел ответить. В кают-компанию впорхнула Лидка.

- Ой, ребята! А можно я с вами тоже чайку попью, а то не спится что-то.
- Почему же нет, садись! - как-то радостно и четко, как будто отвечая у доски, продекламировал Анатолий.
- Сейчас, я только стакан возьму.
- А у меня что-то есть, - пропела она, возвращаясь из буфета с заполненной на две трети бутылочкой грузинского контьяка.
- Это дело, - радостно заявил Анатолий и, взяв у нее бутылку, щедро налил мне в чай из нее. Дождавшись, когда она нальет себе чай, плеснул и ей. - А себе? – спросил я.
- Да нет, я так, я без коньячку.

Ситуация была достаточно прозрачна. Буфетчица сидела рядом со мной, обдавая меня пышущим от нее жаром. А может мне это только казалось? Да и вообще, это мне только снится? Разве так бывает? Это я должен был бы устраивать что-нибудь подобное, а здесь… Да нет, ноги ее, вкусно выглядывающие из-под короткой юбки, были очень даже реальны и всего в каких-то двух ладонях от меня.

Лидка тарахтела без умолку, избавляя нас обоих от необходимости что-то произносить. Минут через пять-семь, улучив момент, когда она замолкла чтобы отхлебнуть чай, Анатолий сказал, что что-то там забыл и испарился.

- Ты думаешь, он вернется? – спросила она, глядя на меня в упор своими колдовскими синими глазами.
- Н-не знаю, - пролепетал я, чувствуя, как краснею. Она, продолжая в упор смотреть на меня, расплылась в широченной улыбке.
- Ой, а чего это мы так засмущались, а? Ах, ты ж мой хорошенький! – вполголоса пропела она и, нежно взяв мое лицо в ладони, впилась в губы жадным, властным поцелуем.

Не могу сказать, чтобы я был искушенным в общении с женщинами в то время, но и тот скудный опыт говорил мне о том, что эта женщина совершенно необычна. Она одновременно и пугала меня и возбуждала. Каждая клеточка моего тела реагировала на нее. Задыхаясь, я стал проявлять активность, но она тут же отстранилась.

- Тихо, тихо, дурашка! Не надо торопиться! – жарко прошептала она и в ответ на мою попытку обнять ее, взяла мои руки и положила их себе на грудь.
- Потрогай меня лучше. Видишь, какая я мягкая. Не бойся… Тебе все можно…
- Ну все, все... Тихо…шшш… успокаивайся. Ишь, как сердечко стучит, так и выскочить может! – прижав мою голову к своей груди, каким-то колдовским, обволакивающим шепотом щекотала она мое ухо…

Постепенно мне стало как-то легко и спокойно. Все уже случившееся и то, что я лежу на груди этой незнакомой женщины и она успокаивает меня, все это показалось мне таким естественным, таким нормальным. Легко вздохнув всей грудью, я еще глубже успокоился и тогда она неожиданно, мягко, но уверенно подняла мою голову.

- Встань, - спокойным и не терпящим возражения голосом сказала она.
- Теперь иди спать.
- Ты ведьма? – мгновенно разозлившись, совершенно неожиданно для себя самого спросил я.
- А ты в этом все еще сомневаешься? – все так же спокойно, как будто ожидала этот вопрос, серьезно сказала она, - конечно же, ведьма и очень люблю питаться такими сладкими мальчиками, как ты.
- Ты смотри, Алешечка, не балуйся! Ты теперь мой, пока я тебя не отпущу. Невмоготу станет – скажешь честно. Глядишь, может и пораньше отпущу, - серьезно добавила она и вдруг, тихо рассмеявшись, подмигнула и сделала мне ручкой «бай-бай».

Мне почему-то было совсем не смешно. Я практически сразу почувствовал страшную усталость и опустошенность во всем теле, как будто мешки весь день таскал. Совсем не помню, во сколько и как доплелся до своей каюты, как рухнул в нерасстеленную постель, провалившись в тяжелый сон.

(Виктор Федоров. См. Персональный сайт victorf.ru)