Тушёнка

Эту историю рассказал мне мой отец. Случилась она во время войны в моём родном городе. В войну ему повезло больше, чем другим, но был он тогда почти таким же голодным, как и все прифронтовые города, разве что с климатом ему повезло больше, чем другим. А что касается фронта, то он явно приближался. Уже шли бои на перевале, уже немецкие самолеты летали над городом, и даже пару раз бомбили мой любимый город. А самолёты-разведчики, всем известные рамы, торчали высоко в небе каждый день. Но их не сбивали – высоко очень.

Конечно, тем, у кого в ближайших сёлах были родственники, жилось полегче, всё-таки земля худо-бедно кормила и крестьян, и их близких. Делились люди с родными, чем могли. Ну а тем, у кого не было родни в деревне, приходилось несладко. Такою вот безземельною была и семья моего отца. Дед воевал, бабушка сидела с детьми и выполняла надомную работу – шила телогрейки, фуфайки какие-то… Ну а детей было трое, и продуктов всё равно не хватало.

Так вот что рассказал мне как-то в минуту откровения отец.

Признаться, есть хотелось постоянно. Самое популярное блюдо у нас были голубцы. На отцовский паёк нам почему-то чаще всего давали именно капусту. А ещё пшёнку. Так что голубцы были с пшённой кашей. Но капусты в этих голубцах было гораздо больше, чем каши, да и понятно, почему. И именно поэтому я до сих пор ненавижу голубцы, с каким бы шикарным мясом они бы ни были, будь они хоть от самого лучшего повара на свете. До того я наелся за эти голодные военные, а потом и послевоенные годы этой капусты! И пшёнку тоже терпеть не могу, даже с молоком, до того она сухая мне горло надрала.

Так вот, чтобы хоть что-то добавить к столу, мать пекла блинчики с какой-нибудь немудрёной начинкой. Ну, а какая там начинка? Всё та же пшённая каша. А то и вовсе просто жареный лук. А я, как самый старший, ходил по городу и продавал эти блинчики. Не очень бойко, но всё-таки покупали. (Отец мой тогда и не знал ещё, что точно так же, но не с блинчиками, а с кулёчками вишни или черешни из своего сада бегала по улицам этого же города его ровесница, моя мама. Интересно, неужели они тогда ни разу не встретились, не прошли мимо, может быть, даже негодуя друг на друга, как на конкурента и не зная, что это – их судьба?).

А однажды какой-то пьяный, а может, ненормальный, кто его знает, шатался сильно, толкнул меня, и все мои блинчики полетели на землю. Не везде был тогда асфальт в городе. А я ещё ни одного не продал. И так мне стало обидно, что я даже заревел. Дома братишка с сестрёнкой сидят голодные и ждут, что я им принесу чего-нибудь повкуснее пшёнки, картошки хотя бы, а тут… Слёзы текут, а я ещё злюсь на себя, что разревелся, как девчонка, только бы пацаны не увидели… И вдруг чувствую, взял меня кто-то за плечо. Поднимаю голову – старик, одетый по-деревенски, рядом с ним ещё несколько, видно, продавать что-то привозили в город, а, может, сыновей на фронт провожали.

- Не плачь, сынок, это не самое большое горе. А земля твои пирожки не испортит. Земля ничего и никого не портит. С землёй они ещё тяжелее будут. Ну-ка, дай мне парочку, нам как раз с друзьями перекусить пора.

И развязывает большой клетчатый платок и достаёт деньги. Отсчитал мне аккуратно ровно столько, сколько надо, взял мои святые, мамой испечённые блинчики, и пошёл дальше неторопливым крестьянским шагом. Ну а то, что осталось, его друзья раскупили. Половину, правда, самых грязных, я продавать не стал, а отряхнул, как мог, от песка и отдал нищим у церкви. Вот так-то, сынок.

А знаешь, почему я так люблю, когда мы все вместе собираемся за одним столом? Потому что за всё время войны я по пальцам могу пересчитать те дни, когда мы все вместе сидели за одной трапезой. Это всегда был какой-нибудь особый праздник. Или государственный, или семейный. Или просто в доме каким-нибудь чудом появлялось столько еды, что хватало сразу на всех.

А так, мама старалась накормить нас отдельно и поскорее либо отправить на улицу, либо спать уложить. А знаешь, почему? Я это понял однажды, когда вдруг проснулся среди ночи, собрался в туалет и увидел, как моя мама сидит на кухне и ест шкурки от той картошки в мундире, которой она нас кормила за ужином…

Так вот, однажды такой праздник семейной трапезы устроил я, двенадцатилетний мальчишка. Йоська, наш главный дворовый заводила, откуда-то узнал, что на товарной станции стоит эшелон с американской помощью, и его ещё не разгружали. Мы все бегом, кое-кто даже не предупредив родителей, помчались на эту станцию. А это не близко – почти через весь город. Прибегаем – действительно, стоит на запасном пути товарный эшелон, весь вдрызг разбитый. Видно, где-то под бомбёжку попал. Вокруг охрана из местных милиционеров (старики да бабки с наганами), а какие -то штатские с бумагами мечутся с совершенно ошалелым видом. Наш Йоська каким-то образом мигом договорился с ними о разгрузке. Выделили нам норму – два вагона, и пообещали по три банки тушенки. Мы, естественно, согласились, разбились на две бригады и двинули. Но как только мы с помощью милиционеров открыли вагоны… Господи, как же нас, изголодавшихся, замотало от этого мясного духа! Кого-то даже затошнило. Тогда какой-то старик-милиционер сказал нам: «Ребятки, вы сначала поешьте немного, а то работать не сможете. Так и быть, мы эти банки считать не будем».

Вездесущий Йоська схватил пару банок тушёнки поцелее и в сопровождении двух ординарцев живо смотался на ближайший рынок и обменял их на хлеб, помидоры и лук. И вот мы чинно уселись в кружок и быстренько, но с достоинством, пообедали. И даже охранников угостили. И они не отказались разделить с нами, мальчишками, нашу хлеб-соль.

Работали мы дотемна, впритык до самого комендантского часа, но норму выполнили. Получили свою долю (тут я спросил: «Папа, неужели только по три банки?». «Ну, а ты как думаешь? - хитро улыбнулся отец, - а карманы, а сорочки на что?»), и двинули домой. И хотя уже наступил комендантский час, патрулей мы нисколько не боялись. Кто лучше нас, мальчишек, знал наш прекрасный город с его запутанными, извилистыми улицами? Да мы бы танк, если нужно, провели бы из одного конца города в другой! Наш, конечно же, танк! ИС! То есть, «Иосиф Сталин»!

Правда, помню, поспорили немного, как нам быть с рекой. Переплыть её или идти через мост. Ведь на мосту охрана… Но потом рассудили, что вплавь мы рискуем потерять банки, они же тяжёлые всё-таки… Слава Богу, что мы не пустились вплавь, ведь мы же были до полусмерти уставшие. Представляешь, не за себя боялись, что можем утонуть, а за банки, что не донесём их домой!

Решили не рисковать, а идти через мост. Выбрали тот, где охрана подобрее, там и мост был в то время деревянный, пешеходный, и пошли. Была ещё опасность, что мы нарвёмся на местную шпану (всё-таки, мы шли не по своим родным районам), но и здесь нас Бог миловал. А охране на мосту мы отдали по одной банке от каждой бригады и как дёрнули по домам! Правда, дёрнули – это лихо сказано. Каждая косточка, каждая мышца даже не болели – одеревенели просто. Зато, какой был праздник в тот вечер в каждом доме! А я этот праздничный ужин, честно говоря, проспал, уснул прямо за столом. И всё равно, никогда его не забуду! Помню только мамины слёзы, то, как она мне ноги помыла, уложила спать и укрыла…

На следующий день спозаранку, не сговариваясь, мы опять всей гурьбой двинули к товарной станции. Но куда там! Ещё на подходе мы поняли, что праздник кончился. А когда подошли ближе, увидели цепь солдат, за ними невесть откуда за ночь взявшийся забор и услышали зычные крики разгружающих эшелон настоящих грузчиков – то ли солдат, то ли станционных…

Постояли, потоптались и пошли по домам.

А мы, между прочим, не орали, когда работали.

Мы молча работали.

(Алексей Амбокадзе)