10. Мясо с танцами
Больше жгучий вопрос о том, что за «дочки» у вачманов, меня не волновал. Судя по тому, как они то исчезали, то появлялись ночью, скучать им не приходилось. Понг, когда мы общались с ним утром, заметил, что к этим «девочкам» лучше не присматриваться – слишком опасно. Там, где мы были – гарантия чистоты и здоровья, а здесь – гарантия, что все наоборот. Я кивал головой, но мне было совершенно все равно, какие они. Даже думать об этом не хотелось.
К обеду Понга сменил Тони. Поздоровавшись, он сразу спросил, на судне ли доктор.
- Что-то случилось? – спросил его я.
- Да нет, просто мне нужен инсулин, а ваша доктор…
- Сейчас позвоню, - сказал я и набрал номер докторины.
- Помню-помню, я привезла ему инсулин, - ответила Людмила Ивановна, - обещала в прошлый раз. Сейчас принесу.
- Понимаешь, - оправдывался Тони, - у нас инсулин очень дорогой и не очень хороший, а доктор ваша обещала.
- Все окей, сейчас она принесет.
- А вообще-то, у нас лекарств очень много отовсюду и даже самых новейших, которых нигде еще нет. И здесь они дешевые, гораздо дешевле, чем действительно стоят.
- А почему так?
- А все очень просто. Их здесь испытывают. Наша страна – это последний полигон для лекарств после их создания и исследования в лабораториях. Здесь много медицинских центров от производящих лекарство компаний со всего мира, которые изучают последствия применения этих лекарств. С одной стороны, звучит не очень, а с другой – у наших людей не было бы доступа к лекарствам, если бы не это.
К вечеру мы закончили грузовые операции, закрыли трюма и, отшвартовавшись, побежали вниз по реке. Поднявшись на мост, я записал журнал за последнюю вахту и спустился вниз, на ужин. Буфетчица, высокая красивая женщина лет тридцати пяти, привычно разносила тарелки. Я взглянул на нее и тут же вспомнил Лиду, представив себе ее на этом месте… Вздохнув, подавил воспоминания. После ужина народ остался в кают-компании. Я сел поиграть в домино или, как это называется – «забить в козла». Громко, со смаком стуча по столу костяшками, на какое-то время забыл обо всем. Мы с электромехаником выиграли у стармеха и второго радиста. В динамике щелкнуло и голосом третьего прозвучало объявление о том, что в столовой команды начинается фильм «Кавказская пленница». И здесь этот фильм, подумал я. На всех судах он был как обязательный. И всем это нравилось – уж очень хорошо поднимает настроение, сколько раз его ни смотри!
Многих в столовой команды я увидел впервые. Мотористы, уборщица, дневальная, повар. А минут через пять вошла совсем молоденькая, лет девятнадцати девочка. Одновременно, в унисон, трое парней позвали ее, вскочив с места и намереваясь взять ее за руку, наперебой показывая занятое для нее место.
- Ага, кто бы мне так придержал местечко какое, - громко засмеялась полная, розовощекая повариха лет сорока, - фигушки, в конкурсе не участвую! Иди ко мне, моя хорошая. У меня тоже местечко для тебя припасено, Анечка! А эти… успеется еще! А ну, отстаньте от девочки, говорю! Прям крокодилы какие-то, а не мужики!
Раскрасневшись от смущения, девочка прошла к поварихе и села рядом с ней. Хороша, что уж там говорить…
Затрещал киноаппарат и вновь, в сотый или еще больше, раз «медведи терлись о земную ось» и решали свои проблемы Шурик, комсомолка-Нина, Трус, Бывалый и Балбес. Снова был смех на тех же самых местах, на которых смеялся уже сотни раз и снова прекрасное настроение после окончания фильма. До вахты было еще минут сорок. Можно и вздремнуть.
А потом были короткие переходы, Сингапур, Малайзия, Индонезия и та же самая работа – выгрузка, погрузка, мелкие партии, документы, расписки, отчеты, расчеты и все это - бесконечно. На берег сходил только дважды - в Сингапуре и Малайзии. Рыскать по рынкам-щелям в поисках дешевых тряпок у меня не было ни малейшего желания, да и необходимости тоже, имея в виду отсутствия жены и детей. Набрав себе необходимой одежды, я сидел на набережной и пил пиво, пока моя группа рыскала по щелям.
Здесь я должен кое-что пояснить. Во-первых, увольнение на берег. Сейчас это не является чем-то из ряда вон выходящим. Главное – на вахту ты должен выйти вовремя и свежим. Тогда, в описываемые времена, это был целый ритуал. Комиссар собирал всех, кто записался в увольнение, в столовой. Проверялся внешний вид. Никакого легкомыслия в виде шорт, джинсов и т.д. Темные брюки и светлая рубашка для тропиков… Зачитывались списки по группам. Кто-то из командиров старшим и с ним двое рядовых. Стандартная «тройка» для увольнения за границей. Зачитывались правила (не расходиться, не посещать, не нарушать, не покупать, не опаздывать, …и еще множество всяких НЕ). Затем – расписываешься в журнале, получаешь паспорт моряка и вкладыш, выданный иммиграционными властями этой страны. Теперь можно идти. Увольнение только в светлое время суток…
Любое нарушение может обернуться большими неприятностями и главная из них – лишение «визы». Лишенным допуска к загранплаванию «светит» только Арктика, Сахалин, Камчатка… Главная потеря – командировочные, то есть валюта из расчета двадцать два с половиной процента от оклада. Именно в этой части и была суть. На эти мизерные деньги моряки умудрялись одеваться, одевать семью и даже возить контрабанду в виде товаров, которые можно было бы, учитывая тотальный дефицит товаров в магазинах, продать дома и выручить неплохие для того времени деньги. Например, привезя несколько блоков мохера по пять мотков в каждом, купленные за копейки в Японии, моряк мог получить деньги, равные своему окладу! А мог получить и срок за контрабанду и спекуляцию. Вот, понимая все это, каждый и выбирал свой путь – делать или нет.
Самыми желанными портами на Тихом океане в то время были Кобе в Японии с его дешевым рынком «под мостом», Сингапур и Гонконг с их «щелями». Щели были просто кладезем богатств для нищего советского моряка! Чтобы понять, что такое щели, нужно просто пойти на любой наш сегодняшний китайский вещевой рынок, мысленно сузить ряды, плотно завешанные тряпками и поместить их в круто поднимающуюся в сопку щель шириной метров пять - семь, между двумя большими зданиями. Все заложено и завешено товаром. Проходы шириной не более метра – полутора. Кого только ни встретишь в щелях!
Моряки всех стран, военные матросы, простой местный люд. Товар совершенно разный, но зачастую пыльный и даже рваный или бракованный. Там запросто могут обмануть и, глядя тебе в глаза, завернуть не ту кофточку, что ты смотрел, а совсем другую, с дырой на спине. Если ты все это обнаружил тут же, без разговоров заменят. Если ты успел отойти метров на двадцать – никакие силы не заставят торговца обменять вам товар. Говорят они, кажется, на всех существующих в мире языках. По крайней мере, любой вопрос, связанный с продажей его товаров, торговец решает мгновенно, используя десять-пятнадцать известных ему слов из вашего языка.
Торговаться в щелях было просто необходимо! Это был настоящий ритуал! Торговец называл цену, покупатель тут же называл свою – ровно половину от предложенной. Каждый играл свою роль, выкладывая козырь за козырем, отстаивая цену или сбивая ее. Торговец цокал языком, вертел вещь, убеждая покупателя в том, что лучше этой вещи он никогда и ничего не найдет, да еще и за такую мизерную цену. Покупатель приводил свои доводы, говоря о том, что никогда в жизни не встречался с такой дороговизной и вообще, он лучше пойдет и в соседнем закутке посмотрит – там наверняка дешевле. Это выводило из себя торговца и тот еще настойчивее начинал уговаривать покупателя. Когда покупатель чувствовал, что торговец «закусил удила» и вряд ли так просто сбросит хоть один цент, он доставал деньги и начинал вертеть их в руках. Торговец уже кипел, а покупатель выдвигал новый аргумент – «у меня и денег-то больше нет ни цента!». Деньги мелькали перед носом торговца. Наконец, мудрый покупатель, видя, что торговец с горящими глазами в полном трансе клюнул на показанные ему деньги, поворачивался и со словами «Ну ладно, не хочешь – я пойду тогда» начинал очень медленно уходить. Примерно на пятом шаге под одобрительный смех других продавцов практически всегда звучало: «Окей,окей,окей! Давай-давай сюда, буржуй!» Почему-то это слово было у них как самое страшное ругательство при своем поражении.
И вот тут-то покупатель был уже обязан взять вещь за ту цену, на которую он так нахально сбил торговца. Торговец, ужасно довольный тем, что переиграл сильного «противника», потому что все равно имеет прибыль с вещи, хоть и совсем маленькую, становится веселым и даже может предложить тебе какую-то мелочь в виде косынки, например или кока-колы в знак уважения! Ты ему нравишься, потому что ты - сильный!
Если же покупатель, прилюдно заставивший торговца перешагнуть через себя и согласиться на почти неприемлемую для него цену, все же разворачивается и уходит, вслед ему несется поток громкой брани на китайском языке. Этот человек в пределах зоны слышимости криков торговца, уже не сможет купить ничего, потому что ни один торговец не скинет ему ни цента, да и вообще, некоторые вообще могут отказаться продавать ему что-либо.
А еще, в Гонконге было совершенно уникальное место – «ночной рынок». Днем это был обычный китайский вещевой рынок, мало чем отличающийся от остальных. Как ночной, он открывался в десять часов вечера и работал до пяти утра. На этом рынке можно было купить все! Не только дешевые товары, но и очень качественные, дорогие, но продающиеся за бесценок. Это был контрабандистский, воровской рынок. Здесь «паслись» не только иностранцы, но и сами жители Гонконга, задорно торгуясь и покупая все пачками и охапками. Скорее всего, многие товары с этого рынка потом продавались в щелях. Товар привозился на тележке, громко орущим что-то китайцем и вокруг него мгновенно образовывалась толпа, расхватывающая этот товар за бесценок. Пять-десять минут и он исчезал. Это действо непрерывно происходило на пятаке между домами, размером примерно пятьсот на двести метров. Этот муравейник шевелился, копошился и жил, странным образом не мешая друг другу. На ночной делали специальные поездки, даже заказывая иногда микроавтобус. Это делалось там, где были более или менее нормальные комиссары, потому что ночной рынок был запрещен для нас. Сейчас его давно уже закрыли, потому что там было слишком много криминала и, в том числе, процветала торговля наркотиками.
Чего только мы не грузили – чай листовой в больших тюках и обработанный в больших банках, орехи «кешью» в больших банках, каучук в квадратных кубиках килограммов по пятьдесят, обшитых тканью и пересыпанных тальком. И еще около пятисот наименований всевозможных товаров. Все это укладывалось, записывалось, отмечалось, документировалось. Работы у второго было столько, что ни на что больше времени почти не оставалось. Отдохнуть надеялся на большом переходе, потому что переходы между последними портами были не больше двенадцати часов, да и они тоже уходили на приведение в порядок документации.
Работа съедала все мое время и я был рад этому, потому что, как только выдавался свободный вечер, в голову лезли всякие мысли и становилось грустно. Хотелось жалеть себя, хотелось отдыха и одиночества, и еще чего-то такого, что никак не формулировалось в стройное понимание.
Тогда я не понимал еще, что это и были первые признаки хронической усталости и начинающихся сдвигов психики, которые затрагивают каждого моряка в долгом рейсе. Лекарства от этого сдвига очень просты и почти недоступны морякам. Хочется домашнего уюта, ласки. А еще хочется в лес, чтобы шумели деревья, чтобы была земля и мягкая трава, на которой можно валяться. Хочется женщину, но не любую, а только свою… Чужие интересуют только вначале, после отрыва от своей. Эта стадия обычно краткосрочна и совсем не важна. Своя женщина вытесняет все в твоих мыслях и ты начинаешь думать о ней. Уже постоянно.
Все, что было и чего не было в ваших отношениях, как на фотопленке, проявляется в черно-белом виде. Никаких полутонов. Только черное и белое. То, что казалось не важным, вырастает во что-то большое, а бывшее важным когда-то становится незначительным и ничего не значащим. Все перемешивается и постепенно начинает меняться местами. Если в начале рейса ты помнишь только хорошее и живешь этим, то во второй половине наверх, как пена, вылезает плохое. Обиды, несуразности и непонимания – все это начинает постепенно захватывать тебя. Не приведи Господь, если поддашься и начнешь думать об этом перед сном – не заснешь до вахты или до утра… Болезненная фантазия будет такое тебе рисовать! Тогда-то и приходит это спасительное умение - отключать плохие мысли тогда, когда они начинают слишком донимать. А еще, начинаешь понимать, что кроме работы, нужно еще чем-то заниматься, чтобы занять свою голову, чтобы вытеснить из нее мысли, способные сожрать тебя, твою душу.
Вот, с такими мыслями и в таком состоянии я встретил третий месяц рейса. Сон уже не давал отдыха голове, не освобождал от тяжести.
Спас меня, дав идею для занятий на долгие годы, стивидор в малайзийском порту Кланг. Пригласив меня к себе домой, он совершенно потряс меня тем, что я там увидел. Тысячи пластинок в маленькой квартирке! Все пространство кроме меленького столика, газовой печки и узкой кровати было занято стеллажами. Какой только музыки у него ни было! От Чайковского до Битлов. Все диски были систематизированы, пронумерованы, записаны в каталоги.
- Вот, это же как раз то, что мне и нужно, - вслух сказал я сам себе.
В следующий же заход в Сингапур, я пошел в увольнение и купил себе очень неплохой стационарный кассетный магнитофон и довольно дорогую вертушку для пластинок. Множество магазинов и лавочек с кассетами помогли накупить больше сотни кассет разных певцов и групп. Конечно же, в основном это была обычная «попса», но было и особенное – коллекция концертов Битлов, например! Их я просто обожал с первого же раза, когда в 1967 году услыхал песню “Love Me Do”. Теперь, лежа на диване в каюте, я мог с наслаждением слушать льющуюся из колонок музыку.
С пластинками было сложнее, потому что на ходу постоянно были мощные вибрации и слушать их можно было только на стоянках. Однако же, все равно, теперь мне не страшна была депрессия – у меня было чем ее давить!
- Иваныч, классная у тебя музыка, - раздалось за спиной, когда я стоял у релингов на шлюпочной палубе и с наслаждением курил после вахты. Я обернулся – это был второй механик.
- Заходи, послушаем вместе.
- Если приглашаешь – с удовольствием зайду.
- А почему бы и нет. Приходи сегодня, после чая.
- Договорились. Сушнячок за мной!
А вот о вине я еще и не говорил. Все дело в том, что в тропиках, потея, человек теряет много солей и для восполнения их нужно либо пить соки, либо сухое натуральное вино. Вот и положено было в тропиках всем по триста граммов вина. Конечно же, оно не выдавалось, как положено по инструкции, граммами в разведенном виде, разве что, курсантам на учебных судах. Вино выдавалось раз в три дня. Обычно это были болгарские вина типа Рислинг. Кто-то выпивал вино сразу, в компании или без оной. У кого-то оно копилось в рундуке, в ожидании удобного случая. Я относился ко вторым. Предстоящий вечер вполне попадал под категорию удобного случая.
Мы с удовольствием слушали музыку. Никогда не подумал бы, что слушать в компании гораздо интереснее и приятнее, чем в одиночестве. Попивая винцо, под впечатлением от музыки, много разговаривали обо всем, не затрагивая только одну тему – женщины и отношения с ними.
Весь переход от Сингапура до Филиппин, каждый вечер мы слушали музыку и разговаривали. Постепенно мне стало казаться, что мы с Евгением знакомы давным-давно. Мы уже довольно много знал друг о друге. Оказалось, что он старше меня на несколько лет, женат и у него есть двое детей. Маленькие, симпатичные девочки-близняшки были совершенно одинаковы на фотографии.
- Слушай, а давай мясо пожарим. У меня есть электроплитка! – предложил он, когда мы встали на якорь в каких-то диких местах Филиппинского моря. Погрузка должна была начаться только завтра утром. Подойдут баржи и мы будем грузить с них пакеты фанеры.
- А мясо откуда ?
- У артельщика возьмем немножко.
- А ты умеешь его жарить?
- Еще как!
Это было не мясо! Это было что-то райское и до невозможности замечательное. Я никогда не ел ничего более вкусного! Пока оно жарилось в большой сковороде на плитке в моей каюте, я чуть ли сознание не терял от запахов!
- Да-а, - протянул Женя, откинувшись на диване с выражением полного счастья на лице. Только гитары не хватает.
- Почему не хватает, у меня в рундуке висит чья-то, раздолбанная вдрабадан.
- И ты все это время молчал? Давай ее сюда немедленно! Я вылечу ее.
Он долго настраивал гитару и потом вдруг запел. У него оказался мягкий, чрезвычайно приятный голос. Он пел с чувством, песни звучали настолько здорово, что иногда в горле возникал ком и мне с трудом удавалось подавлять его.
Все было прекрасно, но… что-то меня постоянно беспокоило. У меня появилось такое ощущение, что наша с Евгением дружба развивается по какому-то странному сценарию, с постоянным, неуклонным ускорением. Интуиция моя подсказывала, что на вершине или в нижней точке этого движения меня ждет что-то и, скорее всего, это что-то будет неприятным.
Незаметно подкрался Новый год. Где-то ставили и наряжали елки, народ рыскал по магазинам в поисках деликатесов и шампанского, а мы просто шли полным ходом заданным курсом по бескрайним просторам мирового океана, в точке с координатами… День 31 декабря отличался от остальных только тем, что на обед был шашлык с жареным картофелем на гарнир. Мы с Евгением решили в этот праздничный вечер нажарить побольше мяса и попеть песни.
Все было бы как всегда, если бы не одно обстоятельство. Обстоятельством этим были докторина Людмила Ивановна и пекарёнок Анечка, которых он каким-то образом умудрился пригласить на наше фирменное блюдо - мясо с песнями.
Ход таких вечеринок накатан и не представляет собой ничего особенного. Мясо, вино, песни под гитару, тихая медленная музыка, приглушенный свет… Все остальное тоже обычно развивается по известным сценариям, если все участники готовы к этому.
Все было хорошо. Мясо было просто фантастическое! Песни были просто великолепны и сам Евгений, поющий их, был очень хорош! Обе гостьи глаз с него не сводили. Когда он пел, лицо его становилось другим, каким-то одухотворенно красивым. Мне было удивительно хорошо и спокойно на душе. Я с удовольствием подпевал ему. Докторина неплохо прикладывалась к винцу и явно была настроена более, чем благосклонно к Евгению. Анечка, чуток пригубив, ставила свой стакан на стол. Она явно чувствовала себя не совсем в своей тарелке. Устав петь, Евгений отложил гитару.
- Девчонки, предлагаю танцы!
Предложение было принято. Я поставил кассету с медленной танцевальной музыкой. Докторина сразу же закружилась по каюте. Евгений подхватил ее. Я пригласил Анечку. Вся она была такая тонкая, гибкая, жесткая и не знаю почему, но в танце я не чувствовал ее. Не родилось тепла между нами. Не захотелось мне ее обнять, прижать к себе. В тот момент я не мог ничего понять, да и не старался делать этого. Мне просто было никак с ней…
Потом был перерыв, выпили еще вина и поменялись. Докторина была довольно сильно навеселе и это чувствовалось во всем - в движениях, в дыхании, в жаре, идущем от ее влажного через тонкую ткань тела. Я был не против такого и с удовольствием, танцуя, щупал ее помаленьку, насколько позволяла она и танец. Все было очень просто – и ей и мне это было приятно.
Один танец, второй, третий… Все было бы и дальше так же хорошо и я не знаю, куда бы это нас завело, если бы не то, что начало происходить в моей спальне, где к тому времени танцевали Евгений с Анечкой. Оттуда раздался ее вскрик, потом еще.
- Что там у вас случилось, - громко спросил я.
- Все нормально, танцуйте, - раздался в ответ громкий голос Евгения и тут же вновь послышался звук пощечины.
- Ах ты, сука, - немедленно послышался его голос и одна за другой пощечины.
Мы с докториной влетели в спальню и я включил свет. Поперек моей кровати лежала с задранным платьем Анечка, а на ней, зажав одной рукой ее руки, Евгений. Второй рукой он хлестал ее по щекам.
- Знала, сучка, куда и зачем шла, так нечего тут выначиваться! – зло шипел он.
Я схватил с тумбочки толстый том Дюма и, что было силы, шарахнул им его по голове. Он вскочил, схватил меня за грудки, но тут в его пышные, кучерявые волосы обеими руками вцепилась докторина.
- Ай, гадина, отцепись, говорю!- заорал он, выворачивась лицом к ней.
- Сейчас я сделаю так, что у тебя, гадёныш, больше не встанет и лечить не буду, - какой-то страшной скороговоркой произнесла докторина и с силой двинула его коленом меж ног. Он охнул, сложился пополам и сел на кровать. Анечка вскочила и убежала в комнату. Тихо плача, она сидела на диване, опустив руки на колени. Слезы катились по ее красным от пощечин щекам.
- Ну все, все, успокойся, - начал я успокаивать ее, - ничего страшного не случилось, все уже прошло. Сейчас умоешься, выпьешь кофе и все будет замечательно.
Докторина села рядом с ней и, прижав ее к себе, тоже стала успокаивать, нашептывая что-то на ухо.
- Ну и что мне теперь делать со всеми вами, а? – раздался голос Евгения, вышедшего из спальни с искаженным злобой лицом, - пришибить здесь, что ли?
- Пошел вон отсюда, - сказал я, не глядя на него, - и никогда больше не входи в эту каюту.
- Ой, какие мы нежненькие, кипящие благородным гневом. Да нужны вы мне, придурки. Целочек тут, да благородненьких разыгрывают из себя. Грязно выругавшись, он плюнул и с силой захлопнул за собой дверь.
Я собрал пустые бутылки, остатки закуски и вынес все это на шлюпочную палубу. Одну за другой побросал бутылки и свертки за борт. Когда вернулся в каюту, девчонки уже вытерли стол и включили чайник. Анечка улыбнулась мне.
- Ну вот, все нормально. Значит, жить будем! – сказал я.
- А как же, конечно будем. Долго и счастливо. Вот только кофе выпьем и немедленно заживем! – поддержала меня докторина.
Анечка засмеялась и, снова сев на диван, задела локтем струны стоящей в углу дивана гитары. Струны отреагировали резким, неприятным звуком и она тут же отпрянула от нее. Я подошел, взял гитару и вышел на шлюпочную палубу. Этот эпизод моей жизни закончился хлестким ударом фанерного корпуса о воду. Электроплитку и сковороду утром, после вахты я положил в коридоре, возле двери его каюты.
(Виктор Федоров. См. Персональный сайт victorf.ru)