От тюрьмы да от сумы…

Ехали мы минут пятнадцать. Я не успел прочесть на вывеске, что это было за отделение милиции. Меня завели в кабинет и когда туда же вошла женщина в милицейской форме, наручники расстегнули. Женщина сказала, чтобы я достал все из карманов плаща, который был на мне. Я так и сделал. При этом из одного из карманов я достал незнакомый мне предмет.

Это был дешевый бисерный кошелек, какие были модны в то время. Мне сказали открыть его и достать содержимое. Я открыл молнию и достал оттуда пачку нарезанной бумаги и две десятки. Тут же женщина взяла мою руку и стала ваткой, смоченной в чем-то, тереть пальцы. Ватка окрасилась в малиновый цвет. Ее тут же положили в полиэтиленовый пакетик. Потом она долго что-то писала и закончив, показала где я должен поставить свою подпись. Я был в полной прострации все это время и совершенно не понимая что делаю, выполнил и это. Вслед за мной протокол подписали и ребята, что привезли меня и еще какая-то женщина.

Потом были долгие часы в «обезьяннике» и вот мне снова надевают наручники и ведут на выход. Тут я понял где нахожусь. Это место было знакомо мне с детства… Из маленького отсека в милицейском УАЗике я видел, что меня везут в город. Минут через двадцать мы въехали куда-то и за нами закрылись большие металлические ворота.

В камере

Мы поднимались по трапам с решетками по сторонам, проходили через какие-то решетчатые двери и в конце-концов оказались в какой-то комнате, где меня полностью обыскали, забрали шнурки из ботинок, ремень и сняли погоны и знаки с формы… Затем: «Вперед, стоять, лицом к стене, направо, вперед, стоять…» Большая и тяжелая дверь с какими-то засовами и замками. Очень шумная и вообще, такого отвратительного и почти непереносимого лязга ключей, запоров я никогда не слыхал… Конечно же, я прекрасно понимаю, что это ощущение – плод моего шокированного сознания и все же …

Я вошел в камеру, дверь за мной захлопнулась и с тем же лязгом закрылась на замки. Потом все стихло. Камера представляла собой небольшое помещение, половина которого представляла собой как бы деревянную сцену, отполированную долгим использованием до блеска… Над этой сценой – нарами было небольшое зарешеченное окно с маленькой форточкой. С наружной стороны окно было закрыто «намордником», так что видно было только маленькую полоску неба. Но это я узнал только утром.

В одном углу камеры был ржаво-черный железный умывальник, а в другом стоял накрытый крышкой обычный двадцатилитровый эмалированный бачок, какие есть в каждом доме. Сознание отметило, что вот это и есть та самая параша… На стене – небольшая деревянная полка, на которой были алюминиевые кружки, миски и пара пачек сигарет «Прима».

На нарах лежал мужчина и внимательно разглядывал меня. Я поздоровался, машинально сказав «добрый вечер», чем вызвал усмешку у лежащего и реплику о том, что вряд ли этот вечер можно назвать добрым. Я согласился с этим, сказал как меня зовут и, положив куртку на нары, присел на уголок, с трудом пытаясь заставить работать свое сознание… Взгляд почему-то зафиксировался на стене. Это была серая, покрытая как бы пупырчатой штукатуркой поверхность. Совсем как на судне – пробковое изолирующее покрытие в некоторых помещениях... Первая мысль, пришедшая в голову, была о том, что если разбежаться и удариться головой об эту стену, то голову разбить не удастся…

- Ложись спать, утром подумаешь обо всем. Все равно сейчас ничего умного не придумаешь! - сказал Сергей, как он представился.

Я лег, пытаясь устроиться. Спать на плоской деревянной поверхности – не на перине. Я в то время не был еще таким как сейчас и улечься так, чтобы нигде не давило, было невозможно. Единственное, что я устроил хорошо – голову, так как у меня была куртка и я сложил ее вместо подушки. Постепенно мои мысли становились все более вязкими и простыми. Незаметно я погрузился в липкое забытье, во время которого приходилось часто менять положение тела, безуспешно пытаясь найти удобное положение. Среди ночи я очнулся. В камере стало очень холодно и я вынужден был лишиться подушки, накрывшись тонкой курткой. За окном было темно. Сон пропал. Я лежал и вновь и вновь пытался восстановить все, что со мной произошло и понять, почему это все так случилось. Ни одного вразумительного ответа на мои вопросы не возникло. Я лежал с открытыми глазами и смотрел на лампочку, которая постоянно светила в нише, закрытой решеткой.

- Ну вот, даже лампочка здесь за решеткой,- подумал я и в это мгновение раздался лязг ключей и запоров.

Соседи

Дверь открылась и в камеру вошли двое. Дверь за ними так же шумно закрылась. Один мужчина был довольно пожилой, лет пятидесяти, а второй – лет тридцати. Тот что постарше, сел совсем как и я, когда прибыл, на край и глядя в одну точку, стал качаться вперед-назад. Молодой же просто лег, набросив куртку на голову и почти сразу захрапел, заполняя камеру запахом перегара.

Сна уже не было и я просто лежал, вспоминая всю свою жизнь. Мысли мои постоянно возвращались к одному – как там мои, ведь ни родители ни жена не знают где я и что со мной. Я должен был прийти вечером и не пришел… Все усугублялось тем, что отец лежал тяжело больной…

Наступило утро. Умылся и опять лег. Вскоре принесли завтрак – горячая вода в кружку и кусок хлеба. Все это передавалось через специальную форточку в двери. После горячей воды и довольно свежего хлеба стало как-то полегче и видимо не только мне. Сергей заговорил первым, обращаясь ко мне.

В ответ на его вопрос, я рассказал, что со мной произошло вечером. К разговору подключился тот, что помоложе.

- Не с…ы, в зону не пойдешь, если умно себя вести будешь, - на что я ответил, что неплохо бы еще и знать, что такое умно себя вести в таких обстоятельствах.

И тогда начался мой ликбез. Первое, что я узнал – это то, каким я был идиотом там, в ментовке, когда сам, своими руками доставал из карманов вещи и чисто, без оговорки подписал протокол.

Потом они рассказывали мне о том, что будет дальше. Шаг за шагом – что будет и как себя вести при этом и к чему это приведет. Все было настолько ново для меня, что я с ужасом понимал в тот момент, что все до единого «капканы», о которых мне рассказывали, были бы мои - во все до единого я бы попался …

Самое страшное было – полная безызвестность и ощущение того, что обо мне забыли, что никто в мире не помнит обо мне и не знает, где я и что я в беде. Мысль о том, что я вообще могу здесь остаться, забытый, совсем как у Дюма в «Графе Монте-Кристо», сверлила мозг.

Игра на рояле

Мои «учителя» успокоили меня и сказали, что так не бывает, скоро меня поведут для игры на рояле. На мой вопрос что это такое, мне сказали, что я сам пойму когда это наступит.

Ближе к обеду дверь открылась и назвали мою фамилию. Я вышел и меня повели куда-то. Это была та же дежурка, где меня обыскивали. Человек в гражданской одежде взял мою руку и накатывая ее валиком, нанес на пальцы черную краску. Потом он прикладывал каждый палец к какому-то бланку и так – все десять. Теперь я знал, что такое «играть на рояле» в местном значении этой фразы.

Во время этой процедуры человек этот очень ласковым, сочувственным тоном разговаривал со мной, убеждая в пользе моего добровольного признания в 15-20 эпизодах карманных краж и в этом случае, видя мое чистосердечное раскаяние, меня тут же отпустят домой, взяв обещание что я больше так не буду делать. Это был первый факт подтверждения того, о чем мне рассказывали в камере. Я только кивал согласно.

- Ну вот и правильно, вот и молодец! - одобрительно приговаривал он, заканчивая свое дело..

Вернувшись в камеру, я поделился впечатлениями. Они в один голос сказали, что это означает, что скоро меня вызовут к следователю на допрос. А еще они сказали, что это не тот следователь, который будет вести мое дело, а следователь при СИЗО. Тут же я получил подробнейший инструктаж о том, как я должен себя вести и что можно говорить и что нельзя. Через час все это мне пришлось применить на практике. За исключением одного – меня не били и мне не пришлось подставлять под удары лицо для очевидности побоев, как меня учили… Следователь долго пытался выявить во мне закоренелого карманника, а потом пообещал позвонить моим родителям и сказать им, что я жив и отпустил в камеру. Сокамерники мои потом посмеялись над этим и сказали, что он мог что угодно пообещать - все равно никогда не выполнит!

А потом про меня и вовсе забыли. Правда я уже знал, что все равно через 72 часа меня должны будут увезти к прокурору и он решит что со мной делать и меня отпустят под подписку о невыезде, если я буду делать все так, как мне говорят.

На обед была страшного вида и запаха похлебка, а вернее – серая, мутная вода с одним кусочком хлеба, а на второе – рожки с каким-то вонючим жиром вместо масла. На десерт – та же горячая вода. Вечером – хлеб и горячая вода. Надо признать, что уже на второй день я искренне радовался и рожкам и этой горячей воде! Поистине, человек ко всему привыкает и очень быстро.

Привык и к туалету… Если «по-маленькому» можно было в любой момент сходить в бачок, то «по-большому» - только один раз, утром. Всю камеру выводили в большой туалет на 5 «очков». Из бумаги там был только драный журнал Огонек… У кого утром «не получилось» , должен был терпеть до следующего утра, ибо в бачок это делать было нельзя – до утра он не выносился… С собой же брали и бачок и мыли его там, смазывая потом квачом, стоящем в растворе хлорки. За качеством этой работы следили сами «постояльцы» камер, так как если делать это не очень тщательно, то в камере будет сильный запах.

Сокамерники. Сергей

Наиболее близок мне был Сергей - высокий, стройный мужчина лет 30 - 35. Он вообще, как-то само собой, естественно стал старшим в камере. Именно он как бы покровительствовал мне с самых первых часов моего пребывания в камере и подробно, систематизированно рассказывал мне о правилах поведения, о каких-то законах и нормах общежития в тюрьме и на зоне. Я очень надеюсь на то, что мне все это не пригодится, однако благодарен тем, с кем меня судьба свела в этом суровом месте, за науку выживания…

Правда, я тоже не оставался в долгу и как-то получилось , что каким-то образом темы переходили то на один то на другой предмет и у меня было много что рассказать и о политике и о жизни в других странах и вообще, о многом. Благодаря этому время летело очень быстро.

Сергей был вором. Он дважды уже сидел по несколько лет и говорил с полной уверенностью, что и в этот раз получит максимум два-три года, так как его взяли на краже до того, как он успел ее закончить и на него могли повесить только попытку кражи. Действовал он всегда в одиночку.

Из общей характеристики – умен, начитан, независим и вспыльчив. Во всем его облике, манере говорить чувствовалась уверенность в себе и сила… Злобы или агрессивности в нем я не почувствовал, но как оказалось позже – напрасно.

Михаил

Этот человек был противоположностью Сергею. Был он грабителем и домушником. Он также уже сидел, причем начал «на малолетке», то есть в колонии для несовершеннолетних и продолжил отсиживать свой срок во взрослой зоне. Срок был большой - 8 лет за грабеж и причиненные телесные повреждения. Три года он был на свободе и судя по его рассказам, провел их очень «плодотворно».

Главная его цель была – «рыжевье», то есть золото. Добывал он его всеми доступными способами – грабежами на улице, в лифте и при этом он совершенно спокойно рассказывал как обрывал серьги, не обращая на внимание что при этом зачастую разрывается и мочка уха. Не задумываясь применял силу. Основное же его занятие было – квартиры.

Попался он на очередном ограблении квартиры. Вскрыл дверь, нашел деньги и золотые украшения и уже на выходе из квартиры столкнулся с хозяином – пожилым человеком. Не задумываясь схватил стоящий в прихожей табурет и ударил старика по голове. Старик упал. В этот момент сверху спускался мужчина, который увидел все это. С ним Михаил не справился, был скручен и вызванным по телефону нарядом доставлен в отделение неподалеку.

Основные сокрушения его были о том, что с ним не было ствола. Дома у него лежал обрез, но он его редко брал на дело. А еще он очень сильно переживал от неизвестности – жив ли старик? Когда его увозили, скорая только приехала и чем все кончилось, он не знал. В то время кара за убийство при ограблении была бы скорее всего одна… Никаких угрызений совести или вообще, чувств в отношении старика не было и следа.

Сравнивать его с Сергеем просто невозможно. Ни единого следа сильного ума или развитости. Речь, в отличие от стройной и логично построенной речи Сергея, отличалась скудным набором слов вперемешку с матом и жаргоном.

Третий

Как зовут третьего соседа, мы так и не узнали. Он не спал и не ел. Сидя спиной у стенки, он или смотрел постоянно в одну точку или качался, закрыв глаза, вперед-назад, сидя на краю нар. На все попытки уговорить его поесть что-либо он только отрицательно мотал головой. Лишь один раз он заговорил, буквально в нескольких предложениях рассказав, что изрубил большим поварским ножом молодую жену, которую застал с любовником. Говоря об этом, он поскуливал, сокрушаясь и убиваясь сожалением о том, что сделал… Он был пьян когда делал это. В милицию он пришел сам, отделение милиции было в соседнем доме.

Самое же интересное было в том, что он знал об измене и предупреждал жену, что убьет ее если застанет. Более того, он дважды ходил в милицию и там предупреждал дежурного, что убьет жену. Он требовал, чтобы милиционеры поговорили с ней и убедили ее не делать этого в своей квартире. Его выгоняли пинками под зад со словами: «Когда убьешь – приходи и мы займемся твоей проблемой».

Вот он и пришел, заявив что все уже сделано и теперь они могут им заняться… Ему опять не поверили, но когда дежурный вышел из своей выгородки, чтобы снова вышвырнуть его из отделения, он увидел его руки в крови…

Рассказав это, он снова впал в свое прежнее состояние и больше не выходил из него… Когда его увели куда-то, Сергей сказал, что встречался уже с подобным.

- Он не жилец. Такие на зоне не живут и накладывают на себя руки при первой же возможности… Он никогда не простит себе того, что совершил.

Идиот

Поздно вечером второго дня, когда мы уже начинали дремать, в камеру впустили еще одного человека. Это был молодой парень, лет двадцати. Он громко и весело всех поприветствовал, но в этом приветствии было что-то такое… развязно-наглое, что я сразу понял – он мне активно не нравится. Видимо я был не один такой, потому что Сергей тут же рявкнул ему, чтобы он лег и не орал тут, потому что народ отдыхает уже.

На следующее утро все проснулись от громкого крика новенького.

- Подъем!

Он сидел на краю нар рядом с Сергеем и широко улыбался.

- Ты ё….ся, что ли, не видишь что люди спят?- спросил Михаил, приподнявшись и уставившись на орущего заспанными глазами.

- Подъем! – снова заорал тот и тут же улетел к параше от удара ногой. Сергей приподнялся и спокойным голосом произнес:

- Ну тебе же сказали, что не любят люди такого крика. Лежи себе как все люди и молчи.

- А чего это я буду молчать, ты что здесь – командир? – последовал ответ.

- Ну ты даешь,- снова приподнявшись, протянул Михаил.

- От параши ни ногой, сиди там пока не скажу! – так же спокойно сказал Сергей. Парень тут же сел на нары. Немедленно последовал удар кулаком и он опять отлетел к параше, на этот раз оставшись там и утирая сопли и разбитый нос.

- Вот такие на зоне быстро оказываются с рваной ж…,- громко сказал Сергей, обращаясь ко мне.

Отпустил его Сергей почти перед обедом. До этого времени он так и сидел на крышке бачка, вставая лишь тогда, когда кому-то нужно было его открыть.

Повеселев, он сел на край нар и стал тарахтеть без умолку, рассказывая обо всем что придет в голову. Спать никто не хотел и поэтому никто его не прерывал. Всех зацепил его рассказ о том, как он приехал из соседнего города без копейки в кармане и его приютили в общежитии мединститута девчонки. Они кормили, поили его две недели, да и ночью не обижали.

Он взахлеб, со смехом рассказывал, как в то время, когда они были на занятиях, шерстил из вещи и «отламывал» от тех рубликов что находил, понемножку и в городе неплохо гулял по пивку. Девчонки стали замечать пропажи, но на него даже и подумать не могли. Они грешили на то, что кто-то подбирает ключ когда никого нет… Закончилось все тем, что он унес магнитофон и продал его. Девчонки вызвали милицию и все открылось.

- А ничего они не докажут, за магнитофон дадут условно и все!- весело заявил он.

– А ты, оказывается, еще и крыса! – медленно растягивая слова, сказал Сергей. – Спать будешь в ногах.

Это был приговор. Ни обсуждению ни обжалованию он не подлежал, да никому из присутствующих и в голову бы не пришло встать на защиту приговоренного. В ногах оставалось еще с полметра площади и именно там он и спал следующую ночь. Поперек.

Больше тарахтеть ему не позволяли. Все его попытки принять участие в разговорах, которые продолжались практически все время, очень резко пресекались Сергеем или Михаилом. Этот человек потерял право разговаривать и спать наравне со всеми…

И тогда и потом, позже, я думал над этой ситуацией и, даже понимая неестественную жесткость всего этого тюремного уклада, принимал жестокую справедливость некоторых положений негласного тюремного «устава»…

Я прекрасно сознаю, что видел только краешек, самую малость из этой стороны жизни, чтобы судить о ней, однако то, что я все же увидел, дало мне именно такие впечатления.

Воля

Сидя там, в камере, я впервые в своей жизни осознал, что такое свобода. Нет, не та свобода, о которой пишут в книгах и газетах и за которую бьются диссиденты, профсоюзы и революционеры всех мастей.

Я имею в виду ту свободу, которая дается нам при рождении, Богом. Свобода идти куда хочу, смотреть куда хочу, надеть что хочу, съесть что хочу, сказать что хочу, позвонить, написать, нарисовать, спеть … Сколько еще всего?! Это же какое великое счастье – иметь возможность все это иметь! Или это не свобода, а воля? Не знаю. Суть от того, как это назвать не меняется.

Так я и рассуждал, глядя на полоску неба за толстой решеткой, над намордником и когда на край ржавого железа села муха, я ей позавидовал. Остро, до слез, до отчаяния… Ей оттуда видна улица, люди, машины… Она же может полететь туда, к людям. Ощущение утраты свободы у меня почему-то ассоциируется именно с той свободной мухой, с теми моими ощущениями …

Живя нашей обычной жизнью, мы не особо задумываемся о ценности всего этого. Лишь потеряв какую-то из свобод, мы вдруг осознаем счастье обладания ею. Потом, через много лет, лишившись возможности ходить, я очень ярко, остро вспомню эти мысли у окна камеры…

Освобождение

Все в жизни проходит, прошли и долгие, окрашенные в моих воспоминаниях цветом индиго 72 часа. После обеда меня и Михаила вывели из камеры с вещами. Сергей пожелал нам обоим удачи. Нас соединили наручниками, надев на одну руку каждому и посадили в УАЗик. В заднем отсеке лежало колесо. Вдвоем нам было очень мало места.

Соприкасаясь с Михаилом, я ощущал как он дрожит всем телом. Глаза были как у безумного – широко раскрытые, с покрасневшими веками и неподвижные, устремленные в одну точку…

Крыльцо районной прокуратуры было рядом с входом в Отделение милиции. Мы и двое сопровождающих нас милиционеров ждали около получаса. Первым завели меня. Прокурор, мужчина лет сорока, молча листал дело, время от времени поглядывая на меня. Закрыв дело, он уперся взглядом в меня и мне даже на секунду показалось, что в его взгляде промелькнуло сочувствие, а может быть я просто отчаянно искал его в нем...

- Фамилия, имя отчество…

- Раскаиваешься?

- Да,- ответил я, как меня и научил Сергей.

- Претензии, просьбы есть?

- Нет.

- Вы свободны. Все дальнейшее уточните у следователя.

Почти оглушенный этими словами, выхожу из кабинета. Следом завели Михаила. Мы ждали. Когда они вышли, я видел, что Михаил не видит никого… Его глаза были совсем пустыми и смотрели в никуда.

На улице мы разошлись. Его посадили в тот же УАЗик, а меня повели в отделение. Там мне выдали все, что изъяли кроме обручального кольца и тут же повели на второй этаж. На двери была табличка «Следователи». В комнате было три стола. За одним из них сидела довольно молодая женщина, то ли кореянка, то ли казашка. Именно с ней мне и предстояло общаться. Самое первое, что я ей сказал – о кольце. Она сказала мне посидеть немножко и вышла. Минут через пять она вернулась и протянула мне кольцо.

Потом был разговор, подписка о невыезде, обмен телефонами и так далее. Когда я вышел из кабинета, меня ждал сюрприз – я попал в объятия сестры. Тут я не смог сдержать слезы. Это было свыше моих сил.

Как оказалось, в этом отделении работает ее одноклассник и именно он отыскал меня, именно он сообщил ей, где я нахожусь. Узнали они обо мне только за пять часов до визита к прокурору, то есть трое суток меня просто не было на свете. Ни в больницах ни в моргах, ни в милиции, где тоже отвечали что такой человек через них не проходил…

Мы решили, что в таком виде заявляться к родителям ни в коем случае нельзя и, взяв такси, поехали к тете, что жила недалеко. Там я принял душ, побрился и насладился вкусом домашней еды. Это был рис и вареная курица…

А потом были слезы мамы… Больной отец, который признался, что это были самые тяжелые ночи в его жизни... Позвонить жене было некуда – телефонов в квартирах в то время в нашей деревне практически не было. Рано утром я сел в автобус и к обеду был уже дома.

Версия

Какое же это счастье - попасть домой, прекрасно понимая, что этого могло и не произойти! Жена была черная от переживаний… То, что я услыхал от нее, было как молния, осветившая окрестности!

Оказывается, когда все мои родные сбились с ног, безуспешно разыскивая мои следы, человек из руководства порта задал показавшийся ей странным тогда вопрос: «Что там с Вашим мужем случилось, неприятности? Помощь не требуется?»

Все встало на свои места. Еще больше все прояснилось гораздо позже, когда я узнал, что начальник того отделения, люди которого меня задержали, в течение трех лет был начальником отделения милиции нашего поселка…

Но, как говорится, догадки к делу не подошьешь…

Первое, что я сделал – поехал в Отдел кадров пароходства и обратился к инспектору по штурманам, с которым работал многие годы, о моей характеристике за все время работы. Вот что мне нравится в старых, надежных, проверенных и умных друзьях – они помогают, ничего не спрашивая. Вот и этот спросил только:

- Что, туго?

- Очень.

- Тогда по максимуму напишу.

И он действительно, написал такую, по максимуму, характеристику.

А были и другие. Поехал я в краевое управление КГБ - там работали ребята, с которыми мы ходили на «Шаляпине». Приняли радушно, поговорили, но помогать не стали.

Время от времени мне нужно было ездить во Владивосток, к следователю. Очень мне тогда пригодились те уроки, что получил в камере. Практически все шло так, как мне расписали мои учителя. Все ловушки и капканы типа «расскажи что-нибудь и все закончится» или «докажи свою лояльность следствию любыми признаниями и в суде будет хорошее отношение к тебе» и многие другие - все это было. Пойди я на любую из этих уловок и присочини чего - вполне мог бы получить реальный срок.

Суд

Суд состоялся через пару месяцев. Адвокат назначен был за неделю до суда. Мы поговорили, все вроде было нормально, он заверил что будет условное наказание и… исчез. Ровно за 20 минут до суда я узнал, что у меня другой адвокат, так как первый ушел в отпуск. Она вихрем влетела в коридор, чуть не опоздав на слушание моего дела. Тут же, при мне, по диагонали прочла обвинительное заключение и все…

И вот подошла моя очередь. Из присутствующих в зале – моя жена. Судья - пожилая женщина, да двое «народных заседателей». Зачитали обвинение, потом допросили одного из парней, задерживавших меня и свидетеля. Им была женщина, тоже являющаяся опером из той же бригады. Я почти ничего не помню из того, что происходило на суде, но один момент из диалога судьи с этой женщиной помню практически дословно:

- Вот вы постоянно занимаетесь отловом карманников в транспорте. Какое впечатление у вас сложилось об этом человеке? Как о новичке, неумелом и неловком или нет?

- Что Вы, я уже не первый год занимаюсь этой работой, но таких профессионально работающих в транспорте карманников очень мало видела!

А потом говорила адвокат. Она предоставила около двадцати почетных грамот, полученных мной за время работы в пароходстве и характеристику. Что-то говорила. А потом мы вышли и минут двадцать ждали решения.

Решение было – три года общего режима с отсрочкой исполнения приговора. Это означало, что в течение этого времени я буду обязан каждые три месяца приносить характеристики с места работы и если за этот период я не совершу ничего, то судимости на мне не останется. Если же случится что – сидеть срок с нуля и полностью.

Учитывая ситуацию, я перешел из зама начальника на должность лоцмана-оператора и стал спокойно работать за пультом, в смене.

Характеристики я сдавал в наш городской УВД, в отдел, которым руководила прекрасная женщина, майор, с которой мы вместе работали в Инспекции по делам несовершеннолетних. Мне было ужасно стыдно идти к ней в первый раз, на регистрацию. Она очень радушно встретила меня и усадив, стала читать документы. А потом она сказала, что я далеко не первый, попавший в такие жернова и все будет нормально!

Так оно и было. Я приносил характеристики и мы с ней прекрасно общались. Жизнь пошла размеренная и спокойная – я работал, с удовольствием отдаваясь работе и с не меньшим удовольствием шел со смены домой.

В тот период мы много гуляли по лесу, собирали и сушили папоротник-орляк, мариновали и солили грибы. Всего этого было очень много в округе, совсем рядом с домом. Опят мы корзинами собирали в лесу, в 200 метрах от дома! Папоротник тоже, в 20 минутах спокойного хода. Надо сказать, что сами мы и папоротник и грибы почти не ели и практически все раздавали друзьям!

Именно тогда я и начал развивать свое пристрастие к рыбалке!

Ультиматум и мир

Последнюю точку во всей этой эпопее поставила жена. Ей намекнули, что все равно отберут у нас эту квартиру и заставят нас уехать. В ответ она намекнула, что лучше бы им успокоиться и выбросить эту мысль из головы, так как за год работы на учете и распределении жилья она узнала много такого, обнародование чего вряд ли пройдет незамеченным. А еще она добавила, что жить мы будем здесь и уезжать не собираемся, так как наша совесть чиста перед людьми и мы спокойно смотрим в глаза всем. Зная ее нрав и характер, они ни на секунду не сомневались, что она сделает это.

На том все и закончилось. Впоследствии, постепенно, все наши гонители кроме директора училища и секретаря горкома, стали нашими почитателями. Мы прекрасно общались с ними по работе, решали общие проблемы, встречались за столом на банкетах разного уровня и практически все они не раз говорили, что ошибались тогда… И я им с легким сердцем все простил.

(Виктор Федоров. См. Персональный сайт victorf.ru)