Глава первая. Покойничек
Разве темнота может быть такой холодной и просторной? Разве она бывает такой огромной и густой? А я, ну разве я могу в этой темноте жить? Не могу, да и не хочу я быть здесь, мне не нужно это, я хочу уйти. Люди, где вы все, куда пропали? Откройте же окна!
Эти вопросы, как пузыри воздуха из горячей, липкой смолы, всплывали в его сознании и лопались, оставаясь без ответа. Он не чувствовал своего тела. Его просто не было. Было только сознание, да и его тоже трудно было бы определить как существующее… Существовали пока одни лишь эти вопросы…
- Тань, глянь-ка, - раздался в темноте далекий женский голос, - никак проснуться решил.
- Да нет, - ответил ей другой голос, - куда ему, такие не просыпаются. Может, отходит? Позови-ка лучше Сергея Иваныча, пусть посмотрит.
- Парень, ты чего? Как ты, а? – прозвучал мужской бас.
- Никак, снова отходить собрался, а? – спросила опять женщина.
- Да нет, вроде пульс хороший, да и кардиограмму утром делали, тоже ничего.
Он напрягал все свои силы, чтобы открыть глаза и посмотреть, кто там, но темнота не отпускала, сил не хватало.
- Ну! ну! Давай, давай, парень! Карабкайся, карабкайся! Ты же вон какой, ты сможешь!
Глаза не открывались. Попить бы… Хочу сказать, но губы не слушаются.
- Да пусть полежит. Может, укольчик сделать? Поспит и сил наберется, - сказала женщина.
Это было сверх его сил. Он почувствовал, как губы его приоткрылись.
- Говори, говори, милый, я слушаю тебя, - сказал мужской голос и он, ощутив губами что-то, попытался прошептать.
- Ах, ты ж умничка, ах, ты ж молодец! Танюха, знаешь, что он сказал?
- Нет…
- «Дура» он сказал! – рассмеялся мужчина, - Ну, не молодец ли, а?!
Обе женщины звонко расхохотались.
- Ну, красавец, ты мне за это шампанское поставишь, не прощу! – сквозь смех проговорила одна.
- И мне, - добавила вторая.
- А теперь, - серьезно сказал мужчина, - снотворное и внимательно за ним наблюдайте, чтобы не вскочил сгоряча, когда проснется.
«Не упустим» - это было последнее, что он услыхал.
Проснувшись, сразу открыл глаза. Свет больно резанул и они сами тут же закрылись. Сердце сильно колотилось. Той темноты уже не было. После этой вспышки он видел какую-то темно-розовую пелену… Опять эта жажда. Когда же можно будет напиться…
- Пить, воды, - он попытался крикнуть, но услыхал совсем не похожий на крик хрип.
- Так. Проснулся? Чего буяним? – раздалось рядом.
- Пить.
- Ага, теперь понятно. Сейчас попьем, - сказал женский голос, и в губы ткнулось что-то гладкое. Из него капнула теплая, явно кипяченая, но сейчас - самая вкусная на свете вода. Он припал к источнику долгожданной влаги, как малое дите к груди матери, но счастье это длилось всего несколько мгновений.
- Нельзя тебе много, милок, - сказала она, - порезали тебя всего внутри-то, перекроили всего. Ты уж потерпи. Если что – говори, и я буду подходить и по капельке давать.
Так он узнал хоть что-то о себе. Это было все, что он знал. Попытки вспомнить, как и откуда попал сюда, ни к чему не приводили. Он не мог найти в своей памяти ни грамма информации о своей жизни вообще. Даже имя свое не помнил.
На третий день его перевели из реанимационного отделения в палату. К тому времени, он уже сносно разговаривал, но глаза открывал с трудом и ненадолго. Врач сказал, что так бывает при черепно-мозговых травмах.
«Ну вот, теперь и травма черепно-мозговая у меня есть», - подумал он. Что еще появится?
Мужики в палате постоянно о чем-то болтали. Это немного раздражало, но, благодаря их рассказам, он по крупицам узнавал хоть что-то о жизни и о себе. Как выяснилось, он был довольно известной личностью в больнице. Оказалось, что в реанимацию его привезли с биркой на пальце ноги из морга, где он и пролежал целую ночь после того, как был подобран на пустыре. По рассказам мужиков, он чуть не свел с ума патолога-анатома, который собрался уже делать вскрытие и, сделав первый надрез, увидел пульсирующую кровь, заорал во всю мощь своих легких, перепугав студентов-практикантов. Все остальное стало легендой. Вся больница переживала – спасут или не спасут.
Мало-помалу, глаза привыкли к свету, и он вполне уже сносно терпел свет, если не было прямых солнечных лучей. Все было однообразно и тоскливо – треп мужиков, уколы, капельницы, перевязки…
- Через полчаса к вам придет следователь, - меряя давление, сказала врач на утреннем обходе.
- А зачем?
- Это она вам и объяснит. А разве вам самому не интересно узнать, что с вами случилось?
- Интересно…
- Ну и вот, лежите и ждите.
- Жду, - ответил он. Как будто, он куда-то мог убежать. Даже в туалет – и то утку просить приходилось…
Следователем оказалась довольно крупная, но еще очень молодая девушка в новенькой милицейской форме. Явно немножко смущаясь, она вошла в палату, поздоровалась со всеми и, взяв табурет, села напротив него.
- Здравствуйте, меня зовут Татьяна Ивановна. Если вам трудно запоминать, можете звать меня Татьяной. Я веду расследование по вашему делу.
- А я не знаю, как меня зовут и о чем мое дело… - ответил он, стараясь отвести глаза от ее больших, круглых коленок, обтянутых тонким прозрачным капроном. Он ни на секунду не сомневался, что уже видел когда-то такие… Они нравились…
- Так что, вы совсем ничего не помните? – спросила следователь, - И как оказались там, на пустыре, и почему без одежды? Кто бил, за что?
- Абсолютно, - ответил он, уже не в силах оторвать взгляд. Да и, в конце - то концов, что ему было терять? Не отрываясь уже и почти не слыша ее вопросы, он смотрел туда, где в темном треугольнике пространства между плотной юбкой и сжатыми ногами скрывалось то, что разум не помнил, а тело помнило… Он чувствовал, как медленно, но верно, тело оживает! В висках застучал пульс…
- Ну ладно, я пойду, выздоравливайте, - явно почувствовав это его пробуждение и совсем смутившись, сказала следователь и, положив на его тумбочку карточку, добавила, чтобы позвонил, если что вспомнится.
Выздоровление шло быстро. Все швы заживали как положено, в точном соответствии каким-то, ведомым только врачам, графикам. Голова болела и кружилась все меньше и меньше. Вскоре он мог уже совсем свободно ходить по больнице. Все было бы хорошо, если бы не одно но… Он никого не знал и его никто не знал. К нему никто не приходил, если не считать следователя, Татьяну. Она стала для него совсем как родная...
Главное, что она сделала для него – справку об утерянном паспорте. Какой-никакой, а документ. В нем он значился Владимиром Владимировичем Владимировым. Почему он взял такое имя? Так он его и не брал. Это имя предложила Татьяна, и он согласился. Какая разница, если своего, настоящего не знаешь?
С тяжкими думами Владимир подходил к выписке. Как ни оттягивал, жалуясь на головокружение или тошноту по утрам, этот день все же наступил. Мужики скинулись и купили ему кое-какую одежду. Первый путь после больницы был в отделение милиции, что находилось неподалеку. Там его ждала Татьяна со справкой.
- Заходите, Володя, - пригласила Татьяна в кабинет, в котором сидели за столами еще двое, видимо тоже следователей.
- Ну вот, - весело сказал один из них, - и мы сподобились живого покойничка увидеть.
- Ладно тебе, Николай! Прекрати!» - сказала ему Татьяна.
- Да я же шучу, я ничего…
- Все хорошо, ребята, - сказал я, стараясь казаться бодрым и независимым.
- Володь, мы тут поговорили с ребятами и порекомендовали тебя в домоуправлении. Там, на первое время, обещали тебе работу подыскать. Тебе же нужно на что-то жить. Тем более, что они тебе и место в общежитии дадут. Поработаешь пока там, а дальше видно будет!
- Спасибо, ребята, я перед вами в долгу.
- Да ладно тебе, - сказала за всех Татьяна, - еще не хватало нам считаться!
- Ну, здравствуй, покойничек! – были первые слова, которые Владимир услыхал от своей новой начальницы в домоуправлении, - меня зовут Изида Петровна.
Дородная дама с рыжими, торчащими как попало тусклыми патлами и бесцветными, навыкате глазами, смотрела на него, не мигая.
- Здравствуйте. Меня зовут Владимир, - не зная, то ли разозлиться, то ли смолчать, тихо, но четко сказал он.
- Ладно, ты не обижайся. Я, парень, женщина простая, на меня грех обижаться. Заслужишь ежели – обматерю на чем свет стоит. Ну, а коли угодишь – я и расцеловать могу, да и вообще, много чего могу. Одним словом, я тебе не тетка и не мамка родная. Меня нужно слушать, и тогда все будет хорошо. Водку-то пьешь?
- Да нет вроде…
- Ага, это мы посмотрим. В больничке-то конечно же, не пил. Поглядим, как в общаге будешь… Только помни, я неприятности не люблю. Они мне ни к чему. Пить после работы не запрещаю, но за неприятности мигом рассчитаюсь сполна, мало не покажется! Понял, нет?
- Понял.
- Ага, понятливый… Работать будешь при мне пока. Тебе нельзя тяжелое, так что посмотрим, к чему тебя пристроить. Жить в общаге, в комнате на двоих будешь, а там – видно будет. Договорились?
- Да.
- Вот и ладно. Серега, - крикнула она кому-то в коридор, - ну-ка, своди поко... Владимира в общежитие. Покажи ему, где четырнадцатая.
- Ты чё, Петровна…там же Васька… - красная, явно основательно похмеленная с утра, физиономия лет сорока пяти показалась из – за косяка.
- А ты молчи, не твоего ума дело! А то займусь вот сейчас тобой! Чё лыбишься? Делай что говорят!
- Во, дает, - хмыкнул Серега и тут же скрылся.
- Все, иди, Серега покажет тебе, где постельное белье получить. Через час быть здесь. Расскажу, что делать будешь.
Общежитие было не очень далеко. Серега с трудом нес свое худое тело по улице и чему-то постоянно улыбался.
- Ты это, Вован, ты не дергайся, когда Васька придет, понял?
- Понял. А что, он такой страшный?
- Не-а, совсем не страшный.
- А чего тогда пугаешь?
- А от него, Вовчик, все почему-то с переломанными ногами и руками съезжают, да все не своим ходом, на носилках. А так он не страшный, даже веселый, анекдоты уважает…
- Успокоил…
- Ну, и ладно. Мое дело маленькое. Я предупредил, а ты уж сам смотри, что к чему. Серега такой, сказал раз и все, а там… и ваще, блин, мне все по барабану… дела ваши… мать вашу… - продолжал на ходу бубнить Серега, явно утеряв нить разговора и не помня уже, с чего начал.
Понимая, что в своем стремительном пике в никуда Серега может и не довести его до общежития, Владимир поддерживал его за локоть. Серега уже не мог идти медленно. Резко наклонившись вперед, он мелко семенил и почти бежал, а вернее – его несло. Главное же – курс Серега держал точно. В этом Владимир, вынужденный семенить рядом, убедился, когда Серега вывел его к обшарпанной двери с такой же облезлой табличкой «Общежитие домоуправления № 5».
Подвиг был налицо – боец выполнил приказ и ушел в небытие. Угнездив окончательно отключившегося Серегу на крыльце, Владимир оставил его отдыхать после тяжелого перехода и вошел в общежитие.
Найти коменданта не составило труда. Владимир долго пытался ему что-то объяснить, но тот требовал бумагу и ничего не хотел слушать. Спасла какая-то женщина, вошедшая в кабинет.
- Да это же покойничек, Кириллыч! Петровна тебе вчера говорила! Забыл, что ли?
- Ой, ё… А что ж ты мне, голубь ты сизокрылый, мозги тут… Так бы и сказал!
Комната № 14 оказалась еще хуже, чем он предполагал. Двери не было. Вместо нее к косяку было прибито старое одеяло. Отодвинув его, Кириллыч вошел.
- Заходи, голубь! Не «Метрополь», не спорю. Однако же, - добавил он, пряча глаза, - другого нет. Все занято. Народу много нынче наехало.
Две узкие кровати времен Павки Корчагина, ободранный и прожженный чайниками и кипятильниками стол, одна видавшая виды тумбочка и одна табуретка. Из мебели это было все. На мутном, никогда не мытом окне стоял такой же мутный графин со ржавой водой, в котором утопился кусок огурца. Рядом – пара мутных, то ли от частого использования, то ли от того, какая жидкость в них наливалась, стаканов. На одной из кроватей лежал матрац без постельного белья и подушки. На второй не было и этого.
- Вот эта, - Кириллыч указал пальцем именно на нее, - твоя. Завтра, глядишь, матрасик какой, да подушку подыщем.
Такого Владимир не ожидал. Однако же, делать нечего. Он кивнул коменданту, бросил темные, застиранные простыни на ржавую сетку кровати и пошел на выход. Что дальше? Владимир прекрасно понимал, что если его что и ждало, то наверняка оно соответствовало этому месту в общежитии…
- Ну, и как? Устроился?
- Устроился.
- Что же мне с тобой делать-то? А впрочем, ты как, считать-писать умеешь. Покажи мне свои руки. Ладонями-то вверх поверни.
- А что с руками?
- А то с руками, что чистенькие они у тебя, без мозолей. Не работяга ты…
- Не знаю я, кто я…
- Ну и ладно. Значит, так… Вон, за тем столом, тебе место твое рабочее. Садись. Сейчас я тебя нагружу работой.
Работа была не очень сложная, но требующая внимания. Заваленный толстыми конторскими книгами, он погрузился в дело и забыл обо всем на свете. Даже ругань Петровны со слесарями и электриками вскоре перестали отвлекать. Когда Петровна крикнула ему, что пора заканчивать рабочий день, он с сожалением отложил ручку – ему предстояло возвращение в общежитие…
На его кровати лежал полураздавленный матрац, протертое до полупрозрачности в некоторых местах тонкое одеяло, да странный, комковатый блин, призванный изображать подушку. Вздохнув, Владимир застелил постель, съел купленный по пути пирожок, запил его водой, лег поверх одеяла и сразу заснул.
Разбудил его грохот табуретки, отлетевшей в дальний угол комнаты от удара сапогом.
- Привет, сосед! Ну-ка, покажись, дай посмотреть, как нынче покойнички выглядят!
- Привет, - ответил Владимир, разглядывая огромного мужика лет тридцати пяти.
Круглое, по-юношески румяное лицо, маленькие острые глаза и обезоруживающая, почти детская улыбка. Если бы не предостережение Сереги, Владимир бы обрадовался – повезло с соседом, но сейчас он сел на кровати, весь сжался в комок, стараясь быть готовым ко всему.
- Василий, - представился сосед, протянув свою лапу, покрытую синими узорами и письменами.
- Вроде бы, как Владимир, - ответил Владимир на очень крепкое рукопожатие.
- Ага, вроде бы… Слышь, ты чё, в натуре ничё не помнишь или косишь?
- Ничего не помню.
- Интересно… И чё делать думаешь? Думаешь, Петровна тебя долго продержит? Ей менты тебя впарили, и она боится тебя как огня, думает, что ты – подсадка. Они давно ее пасут. Эй, корешок, а может, ты и точно мент, а? Ты скажи мне правду, мне можно!
- Да нет. Не мент я.
- Ты мне не ври, Вовчик, мне нельзя врать. Когда мне врут, я зверею.
- Не буду.
- То-то. Смотри, не ври. По стопе?- спросил он, доставая из тумбочки начатую бутылку водки.
- Не знаю. Доктор сказал, что нельзя мне пить с полгода совсем.
- А чё будет?
- Не знаю. Мозги наверное свернутся в сторону.
- Врут они все. Мне вон, лепила на малолетке, тоже все говорил, что не выживу, когда чурбаном по башке дали. Выжил, как видишь! Ну, да ладно. Тогда я сам. А ты посиди со мной, не люблю сам с собой пить? - сказал Васька и, встав, вывалил на стол содержимое большого бумажного пакета.
Крупно, от души, Васька «порубил» большим складным ножом с деревянной ручкой палку вареной колбасы и мгновенно выпотрошив трут же, на кусок бумаги, так же крупно нарезал пару жирных селедок. Владимир, не отрываясь, смотрел на большие куски селедки. Ему так захотелось этой незатейливой еды, что пришлось часто сглатывать слюну.
- Да ты давай, Вован, не стесняйся! Небось, на больничке-то дрянью всякой кормили!
- Да нет, вроде бы и ничего. Такого, правда, не давали.
- Вот и шуруй!
Васька налил себе больше половины стакана, предварительно обтерев его краем простыни.
- Ну, будем! – Васька громко выдохнул и, не глотая, вылил водку в себя. Занюхав кулаком, он отломил от буханки большой кусок хлеба и стал смачно, причмокивая, с удовольствием закусывать.
Володя в очередной раз сглотнул слюну, отломил кусок еще теплого, свежайшего хлеба и поднес его к лицу, чтобы вдохнуть этот ни с чем не сравнимый, будоражущий какие-то древние струнки в сознании, дух свежеиспеченного хлеба.
Селедочка была просто потрясающая! Малосольная, жирная, на просто таяла во рту и, наслаждаясь первым большим куском, Володя понял, насколько гон был голоден.
Васька внимательно смотрел на него, медленно пережевывая колбасу. Затем он встал и, высунувшись в коридор, заорал: «Тонька!Тонька, твою мать, ты где?!»
- Да здесь я, - раздалось в ответ, - чего орешь?
- Ты картохи сообрази по-быстрому, да заходи к нам. Только мухой, нам ждать некогда – водка греется! Поняла?
- Да поняла, поняла. Уже варится, скоро будет готова. Будто я не знаю тебя!
- Во, баба какая! Цены ей нет, хоть и дура! – восхищенно заявил Васька, взяв бутылку, чтобы налить, - а ты ешь, ешь! Слушай и ешь, а то я люблю под водочку-то побазарить, да не с кем! Подселяли тут… умных, да хитрых…
Минут через пять «входное» одеяло сдвинулось, и в комнату вплыла Тонька. Женщина лет сорока, она была под стать Ваське – крупная, с румянцем во все круглое лицо.
- Картошечку заказывали?
- Заказывали, заказывали, - откликнулся Васька и налил ей в стакан чуть меньше, чем себе.
Тонька открыла крышку видавшей виды кастрюли, оттуда поднялось облако пара. Тут же Васька стал своими толстыми пальцами хватать большие, сваренные в мундире, картохи и выкладывать их на стол. В ящике стола оказалась тарелка с крупной, серой солью.
Обжигаясь и дуя на пальцы, они чистили картошку и так, горячую откусывали, дыша при этом, словно разгоряченные псы, стараясь остудить откушенное. За первой бутылкой на столе появилась вторая. Тонька, шепнув что-то Ваське на ухо, ушла. Он же, говорил и говорил, словно стараясь наверстать когда-то упущенную возможность сделать это. Говорил он обо всем. О себе, о раннем сиротстве, о суровой жизни в детском доме. Почти ничего не говорил о зоне, в которой провел большую часть своей жизни, начав с колонии для малолеток, куда залетел, попавшись на киоске, который вместе с корешами «подломал» в новогоднюю ночь, чтобы взять жвачки да конфет. Может, и простили бы им это, да один из них дал камнем сторожу, пытавшемуся защитить киоск, по голове.
Васька пил, не снижая ни темпа, ни количества наливаемого в стакан. При этом, он почти не хмелел. Речь по-прежнему была четкая и ясная, только улыбка сошла с лица и Владимир, глядя в это серьезное и даже злое уже лицо с остановившимся взглядом, прекрасно понимал теперь, почему предыдущие васькины сожители ломали руки-ноги, вылетая из комнаты №14.
- Ладно, покойничек. Пойду я. Тонька заждалась уже. А ты спи. Завтра договорим.
Васька тяжело поднялся и, грузно ступая, пошел на выход. Отодвинув одеяло, он остановился и обернулся.
- Тс-с! Ежели кто спросит – меня нет, скажешь - ушел Васька. Понял?
- Понял, - ответил Володя.
«Что уж тут не понять, только кому ты сейчас можешь понадобиться?» - подумал он про себя и, как оказалось, напрасно.
Среди ночи он проснулся от резкого толчка в спину. Вскочив, Володя увидел, что в колмнате находятся трое. Один – высокий брюнет с кавказскими чертами, а двое других - типичные «быки», накачанные ребята с мутными пустыми глазами, низкими лбами и толстыми затылками.
- Где твой сосед? – спросил высокий.
- Не знаю.
- Не обманывай меня, - сказал высокий, останавливая рукой одного из «быков», шагнувшего было ко мне.
- Я точно не знаю. Он выпивал здесь, а потом ушел. Я убрал и лег спать.
- С кем он пил?
- Со мной.
- А ты почему трезвый, если с тобой? С Васькой пил и трезвым остался?!
- А я не пил. Мне нельзя.
- Больной, что ли?
- Да, больной, - сказал Володя и задрал майку, обнажив длинные, уродливые швы, выделяющиеся на бледном теле красно-синими, только что зажившими шрамами.
- Ладно, поверю. Только ты смотри, если узнаю, что обманул – на дне моря найду и все твои шовчики самолично, по очереди пооткрываю! – сказал высокий и, сделав знак «быкам», вышел вслед за ними.
Утром Володя ушел на работу, так и не увидав Ваську. Васька не появился ни в этот день, ни в последующий. Он просто исчез и никто не знал, куда. Вещей у Васьки не было. Комендант велела техничке убрать из Васькиного шкафа пустые бутылки и сказала, что еще неделю подождет, а потом кого-нибудь поселит на это место. Прошла неделя, однако же заселять кого-нибудь на Васькино место не спешили. В общежитии поговаривали, что не обошлось здесь без Тоньки, которая мягко кому-то намекнула на то, что если Васька вернется, а место его будет занято, мало никому не покажется! Намек дошел до ушей коменданта и всяческая деятельность вокруг Васькиного места прекратилась. Владимир жил в комнате один. Постепенно, понемногу, он привел ее в порядок, отмыл, покрасил. Вместо одеяла на входе появилась дверь.
Появился Васька через два месяца. К тому времени Володя стал в домоуправлении незаменимым человеком. Помимо бумажных дел, ему поручались и более серьезные. Постепенно он стал присматривать за слесарями, контролировать их работу, общаться с жильцами. Изида Петровна быстро оценила выгоды от такого помощника и всячески поощряла его инициативы, постепенно сбрасывая на него одну за другой, свои многочисленные заботы. Единственное, чего она не позволяла себе и немедленно пресекала попытки других повлиять на нее - это разговоры о повышении Владимиру зарплаты. По-прежнему он числился в разнорабочих и получал наравне с уборщицей, чем вызывал насмешки и довольно острые шуточки с намеками на особую любовь Изиды Петровны. А еще поговаривали о каких-то мифических конвертиках, которые она якобы ему вручает… Пару раз Владимиру даже приходила мысль о том, что она же сама и распускает эти слухи.
Васька сидел за столом, когда Володя открыл дверь в комнату, придя с работы.
- Привет, покойничек! – улыбнулся он своей ослепительной улыбкой.
(В. Федоров)