О жизни и подвиге Владимира Ивановича Даля
Под старость, готовя к изданию сборник «Пословицы русского народа», Владимир Иванович Даль в напутном слове определил его ценность метко и емко: «цвет народного ума», «цвет самобытной стати». В еще большей степени такое же определение приложимо и к его знаменитому «Толковому словарю живого великорусского языка».
Почин всего дороже: где не было начала — конца не будет.
Когда промозглым мартовским днем 1819 года только что произведенный в мичманы выпускник Петербургского Морского Корпуса восемнадцатилетний Владимир Даль записал в дороге услышанное им от ямщика слово «замолаживает» (иначе сказать — пасмурнеет, заволакивает тучами), он и сам не мог предположить, что сделан первый шаг по пути, который ведет его имя к бессмертию, а русский народ — к обретению одного из самых драгоценных его сокровищ. И долго еще записывал молодой моряк привлекавшие его слова и выражения, пословицы и прибаутки, присловья и «чистоговорки», загадки и поверья, приметы. Собирал слова Даль поначалу просто из любопытства, восхищаясь меткостью и живостью языка простого народа, изумляясь его емкостью. Например, в среде «образованных» слово «приключение» было всего лишь синонимом чужому словечку «авантюра», в то время как в народе оно означало — «то, что произошло (приключилось)». Записывание слов было сначала для мичмана Даля редким для людей его круга увлечением на досуге, своего рода «коньком». И даже когда записи слов образовали целую кипу, молодой офицер еще не задумывался над их конечным предназначением: были у него и другие занятия, и другие увлечения. И прежде всего служба на фрегате «Флора»: вахты, парусные, шлюпочные, пушечные учения, многодневные переходы вдоль черноморских берегов… А в свободное время он много писал и стихи, и прозу.
Любовь к словесности была с детства. Мать Даля — Мария Ивановна, урожденная де Мальи, была известной в свое время переводчицей: переведенные eю пьесы шли в театрах, издавались и отдельными книжками. И отец, Иоганн Даль, доктор медицины, питомец знаменитого Иенского университета в Германии, родом же датчанин, также не чужд был интересам к языку: прежде медицинского диплома он получил аттестат философа и богослова, свободно владел многими языками, древними и новыми. Несколько лет он занимал в Петербурге должность библиотекаря государыни Екатерины Великой. Русским он овладел еще до приезд в Россию, горячо полюбил приютившую его страну, принял российское подданство, себя же называл Иваном Матвеевичем, а старшего сына нарек исконным русским именем Владимир.
Владимир родился в городе Луганске 10 (22) ноября 1801 года — Иван Матвеевич в ту пору состоял старшим лекарем при казенном Луганском литейном заводе. А когда перешел он в морское ведомство, переехал с семьей в город Николаев, где и оставался инспектором Черноморской медицинской управы до самой свои смерти в 1821 году. В Николаеве прошла большая часть детства Владимира Ивановича Даля, отсюда он уехал в Петербург, где поступил в Морской Корпус. В память о городе, где Владимир родился и провел младенчески годы, он принял впоследствии литературный псевдоним «Казак Луганской».
Видима беда, коли в ржи лебеда.
Вот такой «лебедой» оказалась для Владимира Дал морская болезнь, она укладывала его на койку при каждом шторме. Да еще сыграла в отставке роль эпиграмма на командующего Черноморским флотом адмирала Грейга, на старости лет заведшего себе красотку. Послушные адмиралу судьи в Николаеве постановили: «За сочинение пасквилей мичмана Даля разжаловать в матросы». Правда, высший суд в Петербурге вздорное решение отменил. Но из флота пришлось уйти — с получением, как полагалось, следующего по табели о рангах чина лейтенанта, но, разумеется, без какой бы то ни было пенсии.
Даль решил пойти по стопам отца и поступил на медицинский факультет Юрьевского университета — теперь Тартуский. И здесь, как и в Корпусе, отменно учившийся Даль окончил курс с отличием и досрочно получил диплом доктора медицины, и сразу же был направлен врачом в действующую армию: на Дунае шла очередная война с турками. Даль поспел уже к самому ее концу, но все же за недолгие месяцы успел показать себя и умелым хирургом, и бесстрашным воином. И продолжалась «охота за словами»: огромный тюк записей «господин лекарь» грузил на доставшегося ему как трофей верблюда. Однажды при внезапном нападении турок на армейский обоз верблюд вместе с драгоценной ношей пропал. Не было предела огорчению Даля. Но вскоре казаки обоз отбили.
Слава о Дале шла по всей армии, о его страсти к словам и пословицам, пересыпая которыми свою речь, этот явный по обличью «барин» легко мог переговорить самого бойкого краснобая-говоруна из числа «простых» — солдат или казаков.
Не все ненастье — проглянет и красно солнышко.
Особая страница в судьбе Даля — перевод ординатором Санкт-Петербургского военно-сухопутного госпиталя, жизнь в столице. Квартира казенная, хоть и не очень просторная, но есть место где расположить и собрание пословиц-поговорок, и черновики задуманных рассказов и сказок. Времени тоже хватает: ежедневные обходы госпитальных палат — это все же не то, что полевой лазарет. Здесь, в Петербурге, и рождается окончательно писатель «Казак Луганской». Успех пришел сразу.
В литературные круги Даля ввел В. А. Жуковский. Знакомству с Александром Сергеевичем Пушкиным суждено было обратиться в близкую дружбу. С первых шагов творчество Даля заслужило самую высокую оценку величайшего из русских поэтов — даря на память Далю собственные сказки, Пушкин написал: «Твоя от твоих. Сказочнику Казаку Луганскому сказочник Александр Пушкин». И Пушкин же первым, узнав о записях Даля, предложил ему превратить, их в словарь живого русского языка. Познакомился тогда Даль и со многими другими столичными сочинителями, с князем Владимиром Федоровичем Одоевским; дружбу с ним Даль пронес да последних лет жизни этого одаренного и разностороннего литератора. Всем известная дивная сказка Одоевского «Городок в табакерке» написана им специально для дочерей Даля в пору их раннего детства.
Добрая жена и жирные щи — другого добра не ищи!
В июне 1833 года Даль женился на Юлии Андре, родственнице одного из дерптских профессоров, которую знал еще почти ребенком и в которую был безоглядно влюблен. Смущала только собственная бедность: семисот ординаторских рублей в год хватало одному, для семьи же этого было маловато. И тут произошел новый поворот в судьбе: только что назначенный в далекий Оренбург военным губернатором генерал-майор Василий Алексеевич Перовский, герой Бородина, предложил Далю место чиновника для особых поручений с жалованьем сразу же в полторы тысячи рублей. Предложил не просто так, а по рекомендации все того же В. А. Жуковского, с которым был дружен. Вместе с юной женой Даль сразу же выехал в Оренбург, где и провел без малого восемь лет. Брак его был счастлив, но — увы! — недолговечен: после тяжких родов Юлия умерла.
Овдовел Даль в феврале 1838 года. А ровно за год до того его постигло иное горе, боль от которого он разделил со всей Россией. То была гибель Пушкина. Всем известно, что Даль был свидетелем последних дней и часов великого поэта. Воспоминания об этом Владимира Ивановича Даля — бесценное свидетельство мужества и силы духа величайшего из сынов России...
Чудо жить без доброго слова, плохо жить и без забот.
Забот, впрочем, хватало. Не скупилась на них должность чиновника по особым поручениям обширного Оренбургского края. В седле, в кибитке, в санях многие тысячи верст проехал Даль, изучал статистику, географию, природные условия окружавших «степную столицу» земель. За представленные им описания края Российская императорская Академия наук избрала его своим членом-корреспондентом. Не миновало и литературное признание. Повести и рассказы Даля имели успех у читателей и критики.
Известному и общепризнанному сочинителю, конечно же, более подобало жить в столице, нежели торчать в оренбургской глуши, Это прекрасно понимал и губернатор и сам помог своем деятельному соратнику найти подходящее место в Петербурге. Таким местом оказалась должность начальника Особой канцелярии Министерства внутренних дел. Министром же только что стал родной брат оренбургского губернатора Лев Алексеевич Перовский (чтобы современный читатель не смутился зловещим названием учреждения и должности Даля, следует сказать, что ни сыском, ни охраной порядка в те времена Министерство внутренних дел не занималось; Даль же, в частности, ведал организацией больниц и вопросами местного административного управления).
В Петербург Даль приехал женатым вторым браком. Его с первого взгляда полюбила Екатерина Львовна Соколова, дочь оренбургского помещика, отставного майора, ветерана войны 1812 года. Сделав ему труднейшую операцию, Владимир Иванович надолго сохранил жизнь старого воина (в Оренбурге Даль, хотя и урывками, продолжал медицинскую практику). Екатерина Львовна оказалась прекрасной женой и заботливой матерью не только собственным дочерям — Маше, Оле и Кате,— но и двум старшим детям. Впрочем, и сам Владимир Иванович был удивительным семьянином: скорее советчиком, чем наставником детей, охотно разделял их заботы и забавы. А дети охотно помогали отцу в его домашних затеях (Даль был мастером на все руки, он переплетал книги и рукописи, клеил коробки для своих записей и даже порой мастерил мебель).
Служебные дела в канцелярии не слишком обременяли Даля, хотя вел он их обстоятельно и со старанием. Свободное же время он тратил для обработки огромных словарных запасов. Подчиненные по своей охоте помогали ему чем могли: переписывали набело черновики, складывали переписанное по порядку и вообще старались избавить Владимира Ивановича от изнурительной рутинной работы. А при случае «дарили» услышанные ими необычные обороты речи, нежданно подхваченные пословицы или поговорки, неизвестные ему приметы или загадки. Словесные «подарки» приносили в дом Даля, на его неизменные «четверги», и многочисленные друзья и знакомые, цвет творческого Петербурга: писатели, художники, артисты, ученые.
Отношения со Львом Алексеевичем Перовским, безоблачные поначалу, с годами омрачились. Пришлось опять переменить место службы. Прослужив еще десять лет в Нижнем Новгороде управляющим удельной конторой (она ведала делами крестьян, непосредственно принадлежавших императорской фамилии), Даль в 1859 году вышел в отставку в чине действительного статского советника (равнозначном чину генерал-майора) и переехал в Москву.
Здесь, в сперва нанятом, а потом купленном им доме на Большой Грузинской улице (неподалеку от нынешнего зоопарка), провел Владимир Иванович последние годы своей жизни. Здесь он и умер 10 (22) сентября 1872 года. Дом сохранился до наших дней. Сохранился, надо сказать, чудом: осенью 1941 года рядом с домом упала немецкая бомба — и не взорвалась. Когда саперы обезвреживали бомбу, то на месте взрывателя обнаружили… скомканный и смятый чешко-русский словарь. И, право же, есть нечто удивительное в том, что этот словарь спас от гибели гнездо, из которого вылетели в свой вечный и величавый полет два поразительных творения русской, а в конечном итоге и всей мировой словесности: «Толковый словарь живого великорусского языка» и непревзойденный и поныне по полноте и совершенству сборник «Пословицы русского народа».
(Андрей Иванов, ж-л "Очаг", 1995)